Он садится в стороне. По всегдашнему обыкновению — в черной, с накладными карманами гимнастерке, галифе, сапогах. Гимнастерка в данном случае —не отрыжка моды тридцатых годов, а привычная с гражданской войны одежда. Не могу представить Забарова в пиджаке или клетчатой рубахе. У него — квадратная грудь, рябоватое крутое лицо, с горбинкою нос, продолговатый шрам под левым глазом, слегка раздвоенный подбородок, редкие седые волосы и неожиданная, мгновенно возникающая улыбка... Никаких штатных должностей Забаров — единственный в поселке пенсионер — не занимает, но его присутствие на планерке не только желательно, но и совершенно необходимо, и не потому лишь, что Газиз Валеевич — председатель комиссии содействия партийно-государственному контролю...
Круглолицый, с круглым животиком, округлыми плечами, закругленными жестами, законченными фразами, всегда в превосходном настроении — главбух, так не сходный с традиционным для юмористики образом бухгалтера, сухаря, скупердяя и формалиста. Нашего «министра финансов» отличает не одна внешность, не только черты характера, но еще и диковинное для свежего уха сочетание фамилии, имени, отчества: Джумаев Джон Сидорович. Но мы привыкли, не удивляемся.
Нариман Атлуханов — начальник отдела снабжения. Ему с утра пораньше я первому «сделаю втык». За что именно — еще не ведомо Нариману, однако разгона мой начснаб ждет и поглядывает преданно и готовно, стараясь прочитать что-либо на моем лице. Атлуханов — стареющий пижон: оранжевая куртка на «молниях», немыслимой расцветки галстук; верхняя пуговица рубашки уже расстегнута, через час Нариман спрячет галстук в карман и распахнет куртку, а после зашвырнет ее куда-то, но пока он при полном параде. Вонзает расческу в седоватую шевелюру, охорашивается, принимается играть авторучкой, поглядывая готовно и преданно. Шалишь, дорогой товарищ, все равно влетит по первое число.
Главный инженер, главный механик, начальник спецчасти... Кого не хватает еще? Ага, Дымента. Вот и он, явился впритирку, за полминуты до черты, за которой схватил бы замечание. Но даже опоздай он — я не стал бы песочить шибко: Дымент для меня не просто «шеф» литологической партии, он еще и непосредственный начальник Темки. К Дыменту я снисходителен, и он, шельма, знает это и улыбается щербатым ртом — рыжеватый, в шелковой безрукавке из трикотажа, не слишком, насколько понимаю, фасонистой и модной. Дымент весь в конопушках, руки его усыпаны тоже коричневыми пятнышками, он отличный инженер и веселый парень. Хорошо, что Дымент веселый и легкий человек...
— Чтобы не забыть, — говорю я, сбагрив наконец трубку: завгар Паштенко излил наболевшую душу. — Дымент, останешься после планерки, дело есть. Все в сборе? Начали. Нариман, докладывай.
— Значит, так, — словно включенный радиоприемник, с ходу объявляет Атлуханов. — По линии отдела снабжения на сегодня все в порядке.
Он выпаливает и смотрит на меня. Он врет. Невозможно, чтобы по линии отдела снабжения было в порядке абсолютно все.
— Врешь, — говорю я. — Звонил Сазонкин. Резиновые коврики — где? Перчатки резиновые — где? Ты, Нариман, крутить хватит. Я не из главка приехал, я тебе не Батыев, можешь мне бадягу не разводить, сам знаю, что к чему. Дело давай, а не плетение словес.
— Значит, так, — говорит Атлуханов, перестраиваясь мгновенно. — По линии отдела снабжения недостает резиновых изоляционных ковриков и перчаток согласно заявке Сазонкина.
— Заместителя главного инженера, — на правах моего любимца тихонько добавляет Дымент. Все привычно смеются, хотя сия шутка не сверкает новизной.
— Тихо, — говорю я. — Как дети.
Атлуханов докладывает дальше. Обнаруживается десяток промахов и пробелов. Слушаю и перебираю стопку радиограмм. Та, насчет которой я велел остаться Дыменту, лежала сверху.
Останавливаю Атлуханова, объявляю всем:
— Не было печали — черти накачали. Корреспондент едет. Он же — писатель. Из Москвы. По фамилии — Ивашнев. Всем ясно? Учесть. Продолжай, Нариман.
Опять подпрыгивает телефонный аппарат.
— Да, — отвечаю я и киваю Атлуханову: говори, говори, слушаю и тебя.
Начался обыкновенный рабочий день.
Дымент. Какие они братья...
Иду и посвистываю: на душе у меня препаскудно.
Жаль, что камералка близко. Впрочем, тут все рядышком, в этом паршивом поселке. Чудак Перелыгин, играется, как дитё: издал высочайший указ переименовать Мушук в Светлый, а новый поселок звать Веселым. Стихийный последователь семантической философии. Словно вещь меняет качества, обретая иное название. От жары у людей усыхают или разжижаются мозги, давно доказано.