— А дальше будут расчищать вручную, — поясняет Залужный. — Работенка, я вам скажу.
— Работенка, — соглашается взрывник, он утирает лоб рукавом и подмигивает своему сумконосу. — Веселая у них жизнь — поворочай лопатой каждый день. Зато деньгу́ зашибают, как министры. Точно?
Он подталкивает локтем соседа — широкоплечего, тонкого, повязанного мятым платком.
— Сколько в прошлом месяце огреб? — спрашивает взрывник. — Две с половиной?
— Двести тридцать, — говорит широкоплечий.
— Они, таджики, народ к земле привычный, — поясняет взрывник. — Как бульдозеры ворочают. Без перекуров. И водку не пьют. За сезон положит себе в карман тысяч двадцать, на старый счет. Но завидовать не приходится — работенка еще та!
Прощаемся. Идем дальше.
Шагаем вдоль канавы, и Залужный поясняет на ходу:
— Видите? Это хлоритовый сланец. Ну, вон тот, грязно-зеленый такой. Он жирный, мягкий, слойчатый. А это — углисто-кварцевый песчаник. Полосчатый. А бывает черный, серый, сероватый. Для того и проходят канавы, чтобы изучить залегание пород, брать пробы на золото. Эксплуатационникам не нужны, только для нас, геологов, канавы проходят.
Залужный высок и строен. У него несколько необычные глаза: по-девичьи опушенные густыми длинными ресницами и в то же время пристальные и твердые по-мужски.
— Покурим? — предлагает он и, не дожидаясь ответа, садится. Он садится так: просовывает меж ног рукоять геологического молотка, упирает молоток в землю, держится одной рукой за конец рукоятки, оседлывает ее, как мальчишка хворостину. При этом выпячивается неприятно тугой зад.
— Скучные здесь места, — говорит он. — То ли дело в горах! Там лезешь наверх — язык на плечо, еле доберешься... Зато обратно! По снежнику. Сел на молоток, вот как я сейчас, и давай катись. Или прыгай в осыпь — метров пять-восемь прыжок, только ногами пружинь. И воздух там. И зелень...
Он затягивается дымком и говорит:
— Но вот кто давно в пустыне работает, ее ни на что не променяет.
— Почему?
— Видите... Условия по сравнению с горами проще. До места работы можно доехать на машине. Не так устаешь. И связь постоянная — самолетами. Да мало ли какие преимущества...
Поглядывает на меня как-то испытующе.
— Не слыхали? — спрашивает он. — Нам вчера фитиль поднесли. Литологам.
Я не слыхал. Залужный рассказывает охотно и слегка небрежно:
— Понимаете, в чем соль. Есть такая отрасль в геологии — петрография. Наука о горных породах. Изучает их минералогический и химический состав, структуру и текстуру. И еще классификацию, условия залегания, закономерности распространения в земной коре и на поверхности. Так вот эта самая петрография в свою очередь делится на три раздела. Литология — один из них. Литология — это петрография осадочных пород. То есть таких, что образовались в результате накопления продуктов разрушения всех горных пород и остатков организмов. Вам не скучно?
— Нет.
— Я говорю, чтоб остальное было понятно. Так вот мы — литологи. Изучаем здесь эти самые осадочные породы. Составляем подробную карту района месторождения. Порядок был такой: лето — в поле, зимой — камералить в город. А сейчас вышел верховный указ: камералить здесь, на месте.
— Неправильно? — спрашиваю я.
Он молчит — раздумывает, что ответить.
— Правильно, — говорит он решительно. — Конечно. Здесь, на месте, всегда можно уточнить детали. Кроме того, если зима выдастся бесснежная, — продолжить полевые работы. Сократить сроки.
Улыбается — широко, доверчиво.
— Но, сами понимаете, кому ж охота круглый год торчать здесь. Город есть город.
Сгоняет улыбку.
— А в общем, правильно, — говорит он, будто убеждая меня. — В интересах производства.
Это звучит слегка фальшиво. Залужный, наверное, сам чувствует и обрывает разговор.
— Извините, — говорит он, — заболтался. Пойду в свою родную канаву. А вам советую забраться наверх. Оттуда все месторождение как на ладошке. Красиво, между прочим. Заходите к нам вечерком. Угостим фирменным блюдом — голубцы из джейранины.
— Спасибо, — говорю я.
Иду напрямик в сторону, указанную Залужным. Что-то нарочитое было в последних его фразах, и нарочитость эта иного свойства, нежели у Батыева. Тот демонстрировал размашистость, этот, напротив, — сдержанность. Впрочем, люди всегда немножко рисуются при посторонних, за это их не следует осуждать.
Перепрыгиваю канаву за канавой, глотаю пыль, загребаю ее носками ботинок, они порыжели, оттого кажутся пудовыми. Но вот пыли делается все меньше и меньше, почва — порода, говорят здесь, — твердеет под ногами, подошвы соскальзывают. Валяются белые камни — крупные, мелкие, всякие. Кажется, это кварц. А может, и нет, я ведь не знаток.