Листки, руки, голоса, шаги... Мой рабочий день в разгаре.
Напротив сидит Норин. Перед ним расстелен график. План изыскательских работ. План еще не горит и не трещит окончательно. Однако начинает дымить и потрескивать. Норин отмечает одну, другую графу. У него характерный жест — указывает растопыренными большим и мизинцем. Будто просит выпить. Норин, кстати, почти не пьющий.
— Картить надо быстрее, — говорит Норин. — Нажмите, Дмитрий Ильич, на Дымента.
— Знаю, — говорю я. — Дальше.
— Каноян задалживает. Надо бы и ему довести до ума.
— Доведу, — обещаю я. — Так доведу, что...
Задалживать — тоже характерное для Норина. Задалживать на его языке обозначает — задерживать. Все, что угодно: людей, технику, работы. Привыкли, все понимают.
— Но главное — литологи, — напоминает Норин.
— Хорошо, понял, — говорю я. — Вот, кстати...
Действительно, Темка пришел кстати.
— Садись. Послушай, — говорю я Темке. — Повтори, — велю Норину.
Норин повторяет, а Темка слушает спокойно. Выдержка у парня появляется. Поначалу любил поершиться, когда предъявляли претензии.
— У тебя все? — спрашиваю Норина. — Завтра поедем по объекту, планируй время так.
Спроваживаю его. Темка ходит в контору ко мне редко. Наверное, случилось что-то.
— Извини, — говорю Темке, — выкладывай коротко. День у меня сегодня выдался знаешь какой.
Темка молчит. Странно молчит. Подавленно. Сухо. Насупленно.
— Ну? — тороплю я.
И тогда на стол выкладывается очередная бумажка. Одна из сотен, читаемых мною за день.
— Отпуск? — спрашиваю я. — Не дам. Слыхал, что Норин говорит?
Темка разворачивает бумажку.
Я давно привык схватывать суть, не успевая даже прочесть. А здесь и читать — нечего. Три строки на машинке. Секундный взгляд.
Не с чем сравнить то, что испытываю я сейчас. Я чувствую себя почти так же, как в тот день, когда мне позвонила — на рассвете — Дина и сказала, что решила выйти замуж за Севку. Вернее — вышла замуж.
Наверное, я становлюсь стар. Мне делается трудно дышать. И я слышу, как — вязко, туго — ворочается сердце. И в затылке возникает — не боль, наверное. Какое-то предчувствие боли.
Темка смотрит — как он смотрит? Испуганно? Дерзко? Жалостно? Просяще?
Вздрагивает и хнычет черный телефон. Я поднимаю трубку и вдавливаю ее на рычаги. Это помогает мне. Дышать становится легче, и сердце больше не ворочается.
Смотрю на Темку.
Он смотрит на меня. И не отводит глаз. У него выдержка. У меня — тоже.
— Думаешь — стану тебя уговаривать? Убеждать? — спрашиваю Темку и не жду ответа. Я знаю: не думает он так.
Смотрю и жду. Я жду, что сейчас Темка скажет: «Митя, ты меня прости. Это глупость. Решил порезвиться. Мальчищество, конечно». Он скажет. И я обматерю его из души в душу и выгоню вон: знай грань и знай время шуткам, не мешай работать и не кантуйся здесь, когда забот выше головы, давай рассказывай, зачем пришел.
Жду. И Темка ждет чего-то. Стервец. Испытывает на прочность.
Как всегда, ломятся в дверь.
— Закрой, — говорю я тихо. А может, и не тихо. Что-то больно уж поспешно прихлопывают дверь, и я слышу, как в приемной говорят: «Свиреп сегодня».
— Вот что, — говорит Темка и смотрит мне в глаза. — Подписывай. До самолета час.
— Хорошо, — говорю я и вытягиваю из подставки авторучку. Темка смотрит на нее. Только на нее.
— Слушай, — говорю я, — у тебя диплом с собой?
— Да, — говорит Темка. Он в пиджаке, не в спецовке. Понятно: собрался ехать.
— Дай сюда, — говорю я. — Ну!
Он послушно лезет во внутренний карман. Диплом потрепанный. Рабочий. Не из тех, что прячут в сервант с хрусталями, в нижний ящик.
Я беру диплом. Я не раскрываю его. Знаю, что написано там. У самого такой.
Отпираю сейф. Ключ поворачивается послушно.
Кладу на полку диплом.
— Не имеешь права, — говорит Темка шепотом.
Да, не имею права.
— Станешь человеком — придешь. Отдам, — говорю я.
И пишу на заявлении резолюцию.
— Отдай диплом. Не имеешь права, — повторяет он.
— Слушай, Темка, — говорю я, впервые за весь разговор называя по имени. — Слушай, что скажу...
Я еще не возвратил заявление. Протянул и задержал руку.
— Я тебе скажу вот что, — говорю я. — Я всю жизнь любил Дину. И ты мог быть моим сыном. Ясно тебе? Все. А теперь, если хочешь — на. Иди.
Я все надеюсь еще на что-то.
Темка берет заявление. Идет к двери. Красивый парень. Умница. Трус. Я его люблю. И потому, что сын Дины. И просто люблю. Даже сейчас.
— Стой, — говорю я. Он останавливается.
— Сядь, — говорю я.
— Нет, — говорит он.