— Что это? — спрашивала Этрога. — Что это?
— Кто, кто? — спрашивал Салах.
— Этот. Господин Бейт Ховен.
— Не знаю. Я с ним не знаком.
— Наверно, он из правительства, — объясняла Этрога, — я видела, как все его боятся.
— Бен-Гурион, — бормотал Салах в некотором раздумье, — Бен-Гурион…
— Господи! Так чего же ты орал, несчастный!
— Все орали.
— Им можно. А ты — Салах, твои документы не в порядке. Ты забыл, что случилось с беднягой Селимом, когда он нагло вел себя в учреждении?
Салах испугался.
— Хорошо, — закричал он тут же, громко, чтобы все слышали, — замечательная музыка, ну просто счастье всей жизни…
Игаль, сын аптекаря со второго этажа, проснулся, среди наступившей паузы вышел на балкон и закричал:
— Безобразие!
Тут же он получил пощечину от отца. Все выразили удовлетворение.
Тот, кто не воспитан с юности в уважении к классической музыке, со временем станет полным невеждой. Господин учитель, живущий справа, и его тридцатичетырехлетняя жена, которые раньше дрались друг с другом, теперь сидели рядышком на подоконнике, прижавшись друг к дружке. Гениальная музыка сблизила две души, прежде испытывавшие взаимную неприязнь.
— Доктор Биренбойм, пожалуйста, — вдруг попросил Штокс, — нельзя ли сделать музыку погромче? Здесь, внизу, почти не слышно…
Звуки музыки усилились.
— Спасибо, большое спасибо.
* * *
В тот вечер мы, все жильцы дома, были как одна семья. Мы возлюбили друг друга.
— Какое великое произведение это рондо, — шептал очарованный аптекарь, сын которого учился играть на аккордеоне, — только кажется мне, что это анданте.
Торговец сразу же согласился, что это — замечательное анданте. Жена учителя дважды прошептала как зачарованная: «Ля мажор, ля мажор». Салах настаивал на том, что это «куколка». Я тихонько подошел к книжной полке и небрежным движением руки достал «Справочник по концертам». Это маленькая книжечка, и ее можно держать на коленях так, чтобы никто не заметил. Я открыл на Седьмой.
— Значит, так, — заметил я голосом, приковывающим внимание аудитории, — симфония в А-dur — это бессмертное произведение. Возвращение к экспозиции — виртуозное, но кода, по мнению некоторых эстетиков, недостаточно совершенна.
Я почувствовал, как мое сияние усиливается с каждой минутой. До сих пор от меня было в этой компании немного пользы в силу моей природной скромности. Но сейчас все были просто потрясены уровнем моего музыкального образования. Дочь водителя из дома напротив послала своего брата принести ей бинокль. Только аптекарь продолжал сопротивляться.
— Это очень хорошая кода, господин, — бормотал он, — замечательная кода.
Я тут же пролистал свою книжечку.
— Как видно, вы совсем забыли, — обратился я к аптекарю, — что «аллегро кон барио» написано в cis-moll!
Все соседи были повержены в прах и лежали у моих ног.
Это был момент нашего с Бетховеном торжества.
— Бах тоже неплох, — защищался поверженный аптекарь слабым шепотом, преисполненный сознанием своего поражения.
В музыке тем временем прозвучало возвращение к главной теме, духовые слились в опьяняющем крещендо вместе со струнными, незабвенная музыкальная идиллия закончилась громом больших барабанов. Вздох облегчения вырвался у всех, и в наступившей тяжелой тишине радио объявило:
— Вы слушали сюиту «Колодцы Нетании» Йоханана Гольдберга в исполнении оркестра радио Израиля. Во второй части нашей программы прозвучит классическая музыка в записях на грампластинках. Итак, слушайте Седьмую симфонию Бетховена…
Тищина. Какая-то особенная тишина.
Скрюченный Штокс распрямился первым.
— Безобразие! — прорычал он в примитивной радости среди жестокой ночной мглы. — Слышишь, Биренбойм, — это тебе Бетховен? Безобразие!
Гнев распространялся среди публики как лесной пожар.
— Бетховен?! — кричала жена учителя, — Ну и что еще, Биренбойм?
Салах и Этрога держались друг за дружку в заметном страхе.
— Мошенничество, — постановил Салах, — опять ваши ашкеназские штучки.
— Сейчас приедет полиция, — объяснила Этрога. — Салах, мы тут ничего не слышали.
— Бен-Гурион…
Однако жители микрорайона начали широко позевывать. Этот дегенерат Биренбойм выставил себя на посмешище перед нами на всю жизнь.
Хамсин
— Жена, — прошептал я, — моя ручка упала пятнадцать минут назад.
Жена лежала на диване и сосала кубики льда.
— Подними, — пробормотала она, — подними.
— Не могу. Сил нет.