— Не знаю, — говорит Олег Андреевич и улыбается смущенно, — что и делать. То ли сочувствовать, то ли поздравлять.
Он смотрит на них. Странно все-таки устроены люди. Вот только что друзья ему речку переплыть помогали. И знали, к чему он плывет. А когда доплыл — смущенно молчат. Видно, уж так всегда. Какая бы правда ни была, если за нее год дадут, не обрадуешься.
Он поднимается.
— Раз меня осудили условно, это значит поставили условия. Словно в задаче, — задумчиво размышляет Сережа, — даны условия, надо найти ответ. Вот я и не хочу, — он оглядывает всех внимательно, — не хочу, чтобы этот ответ нашли вы. Хочу сам…
Он медленно поворачивается, идет к выходу. Плотно притворяет за собой дверь. Выходит на улицу.
Воздух врывается в него, заполняет легкие, обдувает лицо.
Вместе с ветром летят капли мелкого дождя.
Сережа не отворачивается от него.
Он закрывает глаза и чувствует, как постепенно лицо становится мокрым.
«Вот и все, — думает он. — Теперь надо жить дальше…» В сущности, он только повторяет то, что, всхлипывая, сказала бабушка, но тогда это говорила бабушка. Теперь думает он.
Он думает сам и не хочет, чтобы кто-нибудь думал за него.
Сережа глубоко вздыхает и чувствует на плече тяжелую руку.
Он открывает глаза.
Перед ним стоит летчик в синей болонье и форменной фуражке. Герой Доронин! Однофамилец артистки.
— Что же обманул? — спрашивает он строго. — Сказал, четвертая квартира…
Сережа опускает голову.
— Зачем вам? — говорит он.
— Ну ладно, — говорит летчик, трогая большой нос, — хватит хныкать! — В голосе его едва слышимая ирония. — Своего добился, и правильно. Перестань оборачиваться. Смотри вперед. — Он хлопает Сережу по плечу, идет к машине, которая стоит в стороне.
И вдруг у Сережи начинает бешено колотиться сердце. Он срывается с места и бежит к «Жигулям».
Это как в школе. Отвечаешь урок, который отлично выучил, и сердце бьется от уверенности, от предчувствия. Вот закончишь сейчас, и тебе поставят пятерку. Уверен в этом. От этой уверенности все тело становится легким и солнечно на душе.
Сережа бежит к машине, распахивает дверцу и говорит:
— А вы? Зачем приезжали?
Ведь не может же Доронин просто так его искать.
Летчик улыбается. Толстое лицо его становится добрым от морщин, бегущих к вискам. Он теребит свой нос, растягивает толстые губы, включает двигатель.
Сердце колотится, а летчик молчит.
Но сейчас что-то скажет. Хорошее. Просто замечательное. То, что ждет Сережа.
Но резко сжимается сердце.
— Подождите, — говорит Сережа, меняясь в лице, — я вначале вам должен… Мне дали год условно!
— Не имеет значения, — отвечает летчик, разглядывая Сережу и по-прежнему улыбаясь. В глазах его бегают искорки.
Сейчас, сейчас… Сейчас он скажет…
Сейчас он скажет что-то такое, что изменит всю Сережину жизнь…
Всю жизнь!
Жизнь эта не будет без облаков, как не бывает без облаков небо.
Но — помните? — ведь это к облакам струятся от земли невидимые воздушные потоки.
Они поднимают в высоту модели, планеры и людей.
Анатолий Алексин
Размышляя о прочитанном
Две повести и роман Альберта Лиханова встретились под одной обложкой. Закономерно ли это? Что позволяет им встать как бы рядом, плечом к плечу? То, что произведения эти, отнюдь не повторяющие друг друга по сюжетным коллизиям, посвящены, по сути дела, одним и тем же проблемам, очень серьезным и важным: проблемам взаимоотношений подростка с миром взрослых. Событиям и конфликтам, радостям и разочарованиям, надеждам и открытиям, которые рождаются в процессе этих взаимоотношений.
Некоторые критики проповедовали в свое время, что в книгах, адресованных юным читателям, мы не должны встречаться с теми взрослыми людьми, которые обладают хоть какими-нибудь недостатками. Выходило, что, получив паспорт, став взрослым, человек превращается в бескрылого ангела и не может уже совершать никаких ошибок, промахов, нравственных срывов. Разумеется, талантливая детская и юношеская литература этим «теоретическим воззрениям» никогда не поддавалась. Произведения же, которые были написаны с учетом упомянутой мною «точки зрения», были, я уверен, просто вредны, ибо растили юного человека не борцом, готовым постоять за светлые идеалы нашего общества, а маниловски настроенным созерцателем, убаюканным мыслью о том, что не может уже ему встретиться на дороге ни бюрократ, ни эгоист, ни хулиган.