- Там просто холодно, - развел руками профессор. – Снег, лед, северное сияние, медведи и тюлени.
Элизе захотелось послушать (наверняка он не только тюленей видал в колдовских замках!) но рядом с Каррерой, заинтересованно распахнув огромные голубые глаза, стояла княжна Нина Гагарина, ее давняя подруга-соперница. Не обойдется без очередной колкости, без удивленно-наивного вопроса: «Дорогая, а где же Пьер?»...
Соревнование в остроумии окончательно испортит вечер.
Элиза дружелюбно кивнула Нине и не стала останавливаться.
Она вышла из бальной залы в неожиданно безлюдный коридор, сделала несколько шагов...
Крик. Сгусток боли, недоумения и страха.
Вихрь. Не бывает смерчей в стенах гетенбергской ратуши, не может быть, показалось!
Еще один крик. Знакомый, родной голос - торжество боль, разочарование – все вместе.
Отец?! Что...
Элиза не помнила, как оказалась в той гостиной. Наверное, бежала, ломая каблучки, и грянулась в тяжелую дверь всем телом, чтобы скорее открыть...
Зато следующие минуты навсегда застыли в памяти Элизы собранием холстов злого художника, рядом полотен в мрачной галерее - сжечь бы! Но память не горит.
...За окнами полыхал августовский закат, заливая все багровым - светом, огнем и кровью.
Отсветы уходящего солнца на светлом ковре смешались с потеками красного, густого, остро пахнущего болью. Блестели алыми искрами серебряные статуэтки на камине, плясали оранжевые языки пламени в топке, спорили с закатными лучами огоньки свечей на столе и сверкали мелкой вишней летящие капли.
Медные стрелки на циферблате настенных часов казались двумя росчерками красной туши. Два скупых мазка, меньше минуты до восьми.
Уютный запах горящих березовых поленьев стал терпким, ядовитым от привкуса металла.
На ковре, у массивного кресла, скрючился человек в мундире императорской канцелярии. Он схватился руками за живот, между пальцами нелепо торчала рукоять кинжала.
Рядом – медленно, как сквозь густой кисель – падал навзничь Павел Лунин. Из обрубка, оставшегося на месте правой руки, бил фонтан крови.
Перед ними, спиной к Элизе, стоял невысокий человек в черном. На острие отведенного в сторону клинка набухала тяжелая темная капля.
Элиза кинулась к отцу – подхватить, поддержать... Спасти!
- Стоять, - обернулся к ней человек в черном.
Она не видела движения.
Вот картина с тремя фигурами – и вот следующая, на которой человек с клинком заслоняет всё.
На его плече блеснул серебряный аксельбант кавалергарда. Голос императора?!
Элиза и не подумала останавливаться, шарахнулась в сторону – обойти! Но как будто налетела на прозрачную стену. Вскрикнула, дернулась еще раз, кажется, даже чуть-чуть продавила преграду. Ее взгляд прикипел к обрубку руки отца. Больше всего на свете она хотела одного – остановить кровь, остановить, прямо сейчас! Ведь еще чуть-чуть – и никакой жгут не спасет Павла Лунина, быть Элизе круглой сиротой!
За спиной с треском распахнулась дверь, в гостиной сразу стало многолюдно. Элизу мгновенно оттеснили, кто-то крепко взял ее за локти сзади, она пыталась вырваться и кричала – бессмысленно, путая «Пустите!» «Отец!» и «Это ошибка!». Бой часов, неожиданно гулкий, остановил крик Элизы.
Она пыталась рассмотреть, что же происходит там, на залитом кровью ковре. Жив? Умер? Спасли? Судьба второго раненого ее не слишком волновала.
Издалека доносились обрывки фраз:
- Канцлер Воронцов... нападение... на волосок от смерти... Лунин что, рехнулся на старости лет?
И негромкий отчетливый приказ:
- Всех – вон. Бельскую сюда, немедленно. Девчонку под домашний арест, пальцем не трогать и глаз не спускать.
Следом – еще один голос. Не вопрос – новый приказ:
- Я провинциал-охранитель Гетенбергский. Что произошло?
Элиза не услышала ответа. У дверей к ней кинулась Нина, но конвоиры аккуратно оттеснили княжну от задержанной.
В толпе Элиза заметила недавнего партнера по танцам. Восторженно-влюбленного взгляда больше не было. Бывший воздыхатель старательно отводил глаза.
Глава 2. Епископ на балу
Запеченные креветки у повара магистрата получились куда лучше, чем любое блюдо у кухаря подворья охранителей. Отцу Георгию, Провинциал-Охранителю Гетенбергскому, стоило некоторых усилий не потянуться за следующей - толстой, сочной, в золотистой корочке панировки, сдобренной нотками лимона и перца.