В дверях появилась Лела. По ее виду нельзя было заключить, слышала ли она что-нибудь из нашего разговора. Она вошла опустив глаза и явно избегая встретиться со мной взглядом: конечно, это можно было отнести за счет новой манеры ее поведения. Королевским жестом хозяин пригласил меня к столу, не преминув еще раз потрепать по плечу, как и подобает старому другу, - дань прошлым временам.
- Давай-давай, старик, вот и легкий ужин. Знаешь, так, запросто, по-домашнему! Ты, браток, свалился сюда как снег на голову, мог бы и предупредить!
Целая гора тарелок и я уставились друг на друга. Розовые рачки помахивали мне усиками, блаженствуя в теплом соусе. Кусочки молочного поросенка застенчиво выглядывали из зелени ("Нет дичинки вкуснее свининки!"). Наконец, лоснящиеся блинчики с пылу с жару приумножали блеск серебряных подсвечников. Мы пили не просто вина, а вина особые, из погреба такого-то и такого-то дядюшки-винодела, специально приготовляемые и поставляемые к этому столу.
Во главе стола восседал он, здоровенный, как кряж, хозяин в своем доме, каждым своим глотком подтверждая его величие и несокрушимость. Это звучит несколько неучтиво, но надо сказать, что он к тому же чавкал, вдохновенно чавкал, потел, говорил с набитым ртом, громко, безостановочно, заглушая все звуки вокруг. Он непрерывно подливал в мой бокал и время от времени, словно кувалдой, дубасил меня по плечу своей ручищей.
- Конечно, старина, мы, наше поколение, не воевали, но тем не менее тоже боролись. Да еще как. Наше время было непростое, сколько разных пережитков! Так что и мы кое-что заслужили... ты согласен... малость заслужили... Конечно, характер у тебя был еще тот, это верно! В общем, плевать ты хотел на коллектив. Но и среди врагов встречаются нормальные люди. И вот видишь... теперь видишь и сам. Мы все заодно, в общем свои, мы все свои люди. А человек должен бороться за свое... ты согласен?.. ради своих...
Может, он хотел сказать "ради своих людей", но вовремя остановился, или "ради своих интересов". Или он имел в виду мои и свои, наши общие идеалы, продемонстрированные сейчас на его столе, переполнившие всю его квартиру.
- Мне одно непонятно, - сказал я, с трудом управляясь с горячим блинчиком, - почему я угодил во враги.
- Ну ладно, не цепляйся к словам. Попутчик, враг, уклонист, колеблющийся интеллигент. Что-то в этом роде! - отмахнулся он от меня, подцепив на вилку целый блинчик и намереваясь весьма неграциозно заглотать его целиком. - Теперь это неважно! Главное - мы все выбились в люди! Лично я, впрочем, всегда считал, что ты не так уж и плох. И мир вокруг меняется, и люди меняются. Все прояснилось, как в майский день, только в штанах потемки!
Он снова загоготал, вспомнив анекдот времен студенчества. Я комкал на тарелке свой блин, словно пеленку. Его жирный блеск уже давно потускнел. И правда, мир меняется и доходит на пути своего великого прогресса и до этих лоснящихся блинчиков. А мой хозяин и в этом изменившемся мире чувствовал себя как дома. Этот мир стал его миром, как его же миром был тот, существовавший раньше. И чем чаще повторял он свое сердечное "запросто, по-домашнему!", тем меньше в этом его мире, в этой его квартире я чувствовал себя как дома. Мы уже сидели, уставясь на грязные тарелки с остатками ужина: чистоту нашего братства уже ничто не могло обновить, уже не было источников, из которых мы могли бы почерпнуть нашу невинность.
Лела за весь ужин не проронила ни слова; мы с ней оба молча, потупившись жевали, молча лепили и катали по столу хлебные шарики, мы были подавлены огромным и могущественным миром, терзавшим нас, прикованных к этому столу, заткнувшим нам рты большими кусками своего несокрушимого величия. Он не позволил нам вставить словечко, да мы и сами не знали, о чем бы могли говорить.
- Да, мы выбились в люди! Так-то, старик! А не больно-то было легко прорываться через все эти препоны. И тем не менее не так уж нам было плохо. Жили - не тужили. Конечно, случались всякие мелкие неприятности, но вс° позади. Самое паршивое, старик, - он доверительно нагнулся ко мне, - что нет больше старого товарищества. Все наши расползлись, как раки, в разные стороны. Я всегда думал, что ты смотаешься за границу. И все же мы - одно поколение.
Мы явно переели и даже отупели от сытости. Да и пили без всякой меры. Моя психологическая потребность в уборной переросла в физическую. Но встать не было никаких сил. Я боялся, что если даже сумею добраться до туалета и запереть дверь, то потом оттуда не выберусь. Тупо, не сознавая как и зачем, я все-таки не хотел сдавать свои позиции ни в этом разговоре, ни в этом мире. Лела спаслась тем, что начала убирать со стола и взялась за мытье посуды, словно ее борьба за свое место давно уже проиграна. За ужином и речи не заходило об эмансипации или дипломатической карьере.
Он же был совершенно пьян, окончательно расслабился и впал в сентиментальность.
- Знаешь, старик, если хорошенько подумать - что такое это наше сегодняшнее время? - философствовал он, болтая в бокале остатки "Мартеля". - Не сравнить с тем, нашим. А ты как думаешь? Тогда была жизнь так жизнь! Ничего не осталось от прежнего подъема, от товарищества, от простоты отношений. Все так осложнилось, а нынешние, что помоложе, - и говорить о них не хочу. Перекрасились в разные цвета. И ничего не понимают. Просто одно удовольствие посидеть вот так, запросто, дома, со старым товарищем... да, да, с товарищем... как вспомню - прямо на душе хорошо делается... мне всегда хотелось вот так затащить тебя к себе, хотелось, чтобы ты понял необходимость моих поступков... мы же с тобой - одно поколение...