— Вот напротив этого места лощинка… — склонился к нему в седле Иван Финогеныч. — Там они меня и застопорили… Рукомоев приказал спешиться, сам первый спрыгнул на снег. Рассыплемся… Дед остается с лошадьми… Куда, по-твоему, надо идти? — повернулся он к Финогенычу.
— Вот этак забирай, от дороги, — показал рукою Иван Финогеныч. — Больше им здесь некуда. Там как раз широкая лощина. Должно, по ней пошли.
Все дальше и дальше углубляясь в сумрак леса, рукомоевский отряд двинулся в путь. Люди шли не спеша, широкой редкой цепью, и Мартьян Яковлевич сплошь и рядом терял из виду Епишку, своего соседа справа, который кошкой скользил меж деревьев, пригибался под лапами сосен. Если б не милицейские непривычные сапоги, — тишину нет-нет да и расколет треснувший сучок, — вовсе бы не было слышно, что по лесу идут люди. Семейские-то ичиги охотничьи, партизанские — разве их услышишь. Мартьяна радовало, что мужики лучше справляются с обязанностью таежных преследователей, чем милиционеры.
Он пристально вглядывался вперед. Стало чуть-чуть светлей, и глазам его открылась небольшая полянка. На полянке дымил в кругу протаявшего снега дотлевающий костер.
«Вот-вот ушли! Неужто мы их всполошили?!» — Мартьян кинулся броским бесшумным шагом в обход полянки. Ичиги его увязали в снегу.
Пробежав саженей сто, он увидал впереди себя троих вооруженных. Винтовки их мирно покоились на ремнях за плечами, и шли они гуськом… о чем-то переговаривались. Мартьян видел их спины в полушубках, — они удалялись от полянки в чащобу.
«Эге!» прищелкнул языком Мартьян, спрятался за толстой сосною, осмотрел винтовку, — ладно ли заряжена, — и как свистнет по-разбойничьи, аж снег на него с веток посыпался.
Те трое враз остановились.
— Кажись, наши? — услыхал Мартьян, и по лесу понесся свист, назойливый и остервенелый.
Из-за дерева Мартьяну было видно, как один из троих сунул в рот пальцы и закружился на месте. И тотчас же с разных сторон на этот посвист откликнулись неистовой птичьей трелью.
«Наши откликнулись или ихние?» — соображал Мартьян и продолжал наблюдать за бандитами. Редко так случалось в его жизни, чтоб он не знал, что ему делать…
Вдруг со стороны поляны показались Епишка, Корней, Самарин, Рукомоев, милиционеры… Епишка и Рукомоев прошли быстрым шагом мимо Мартьяна.
— Свисти, свисти! — твердил Рукомоев.
Епиха засвистел во всю мочь, и ему вторили Корней, Самарии, Карпуха Зуй.
Но бандиты уже заметили людей в милицейской форме. Сбрасывая винтовки с плеч, они круто повернули, кинулись со всех ног в чащобу.
— Стой! — вскидывая наган, загремел Рукомоев. По лесу раскатился гулкий выстрел…
Началась перестрелка. Тут уж и Мартьян Яковлевич выскочил из-за дерева, начал палить… Стреляя, все побежали вперед. Трещал под ногами валежник, тишину леса разрывали трескотливые выстрелы.
Епиха опередил других. Он то и дело приседал на одно колено и целился… Впереди, за соснами, перед ним мелькал желтый тулуп — то скроется, то покажется опять.
Епиха запыхался, бежать по снегу было трудно, увязали ноги, руки тряслись, плясала мушка.
— Вот-вот поймаю сейчас, — приговаривал он. Вдруг бандит обернулся и взбросил винтовку… Епиха выстрелил первый. Бандит тоже выстрелил, но тотчас же выронил ружье, снопом повалился в снег.
— Кажись, угадал! — закричал Епиха и устремился к сраженному.
Отовсюду бежали люди… Двое еще метались за соснами, отстреливались.
— Сдавайся!.. Бросай оружие! — кричал начальник милиции.
— Залпом их, залпом, оно это самое дело! — шумел и суетился Корней.
Дали залп. В лесу стало тихо…
— Вот этот и есть Стишка, атаман ихний, — сказал Мартьян, когда все подошли к первому убитому.
Рукомоев скользнул взглядом по усатому безжизненному лицу Стишки, повернулся к отряду:
— Удача! Кто первый придумал свистеть?
— Кажись, я, — съежил в улыбке рябоватое лицо Мартьян Яковлевич.
— А кто у вас первым откликнулся на свист? — глянул Рукомоев на начальника милиции.
— Я, ей-богу я! — выскочил вперед Корней Косорукий. — И говорю: пойти бы, дескать, — кажись, подмога требуется… Оно и верно, это самое дело…
Из-за деревьев показались кони. Их вели в поводу Иван Финогеныч и милиционеры.
Неделю спустя явились с повинной оставшиеся в живых Стишкины сообщники, — долго в тайге не насидишь.
Вскоре же был ликвидирован и хараузский головорез Вахря. Его застукали сами хараузцы, — так он всем насолил. Выследили они, что Вахря явился к тестю, — тестя своего Вахря держал под вечным страхом расправы, да и грабил старика, как хотел, у него же и укрывался, — выследили, и под вечер вооруженной толпой ввалились в избу. Вахря лежал в это время на кровати, отдыхал после бани… Рванулась дверь, и шесть винтовок глянуло с порога в Вахрину грудь черными злыми глазами.
— Стрелите — покаетесь! Бомбой всех взорву! — властно упредил Вахря.
— Врешь! — ответили ему из сеней.
Вахря узнал голос тестя, которого только что послал за водкой:
— Нет у него никаких бомб… И пятизарядка вон в углу стоит…
Вахря попытался было дотянуться до винтовки, но в сенях защелкали уже затворами.
— Не бейте меня! — в диком страхе, прикрываясь овчинным тулупом, застонал вдруг Вахря.
Он полусидел на кровати, и тулуп закрывал ему лицо и грудь. Так через тулуп и пришили его из сеней хараузцы…
И после этого сразу тихо стало по деревням, и в тайге, и на тракту, — куда надо поезжай, никто не обидит.
3
Соломонида Егоровна имела теперь полное право выхваляться перед Кирюшихой и Федотовой Еленкой.
Что делать бабам, когда великий пост, когда кругом тайга, оседающий размякший снег и по льдистым закраинам Обора едва показалась вода?.. Сошлись они с коромыслами на оборском бережку, сошлись и судачат.
— Вот это старик! — выхваляется Соломонида Егоровна перед соседками. Такой старик другого молодого дороже… Присоглашает его сам начальник. «Вот тебе, говорит, награда за твою помочь», — и выкладывает десять червонцев. Платок мне из кооперации новый привёз, всем на рубашки… Чисто все обносились.
Завидно Федотовой Еленке.
— Десять червонцев! — говорит она. — Деньги немалые. Много купить можно.
— Чо ж не много, — подхватывает Кирюшиха. — И как это им пофартило? Самого Стишку застукали!
— Сила! С такой силой чо Стишка мог поделать? — Соломонида Егоровна пускается в длинные россказни: где, когда ловили Стишку с его шайкой, сколько было при этом народу, кто когда свистнул и выстрелил, — будто сама она участвовала в разгроме банды.
Бабы ахают, качают кичкастыми головами, не торопятся черпать из проруби воду…
Кирюха с Федотом рано утром уехали с почтой, старый Финогеныч ушел с сыном Антошкой в лес рубить жерди.
Битый час судачат бабы, судачат до тех пор, пока Еленка не замечает спускающегося с сопки Ивана Финогеныча. У старика большая связка жердей. Он стянул жердины кушаком, держит за комли, а вершинки волочатся далеко позади его, оставляют на снегу глубокий след-дорожку. Поодаль Финогеныча — Антошка, он также везет за собой связку жердья.
Бабы черпают воду, расходятся по домам.
Иван Финогеныч бросил жерди подле амбара и, ссутулясь, пошел в избу.
— Поди проголодались? — нежданно ласково спросила Соломонида. — А у меня уж похлебка поспела. Давно жду.
— Што ты! — усмехнулся Финогеныч.
Он не привык к такому обращению жены. Никогда-то она не баловала его лаской, и редко вовремя была готова для него еда… Каким добрым ветром просквозило вдруг сердце Соломониды? «Ах, да… десять червонцев!» — в глазах его зажглась мимолетная насмешка.
— Проголодались? — переспросила Соломонида Егоровна.
— Не знай, как Антошка, а я… прилягу, — ответил Финогеныч. — Что-то неможется, есть будто не хочу.