Поздней осенью, кончив зяблевую пахоту, тракторы ушли в Хонхолой, стали в гараж на зимний ремонт. Никишка, Грунька и Андрюха не отстали от машин: всех троих записали на тракторные курсы при МТС.
4
Никишке хорошо запомнился этот злосчастный осенний день: тракторы рано кончили пахоту на Кожурте, запылили проселком на Тугнуй. Сеня Блинов отпустил на отдых всех прицепщиков, и Никишка засветло пришел домой. Вечером, когда мать зажгла настольную лампу и семья села ужинать, в ставень дробно застучали.
— Кто тут? — крикнула Ахимья Ивановна. — Заходи в избу, не спим еще.
— Никишка дома?
— Дома, заходи!
Через порог крупно шагнул Андрюха. На нем лица не было.
— Беда, Никиха! — ни с кем не здороваясь, заговорил он — Такая беда, паря!
— Говори — спокойно произнес Никишка: какую такую беду выдумал на ночь глядя этот несуразный парень?
— Беда… — повторил Андрюха — Сейчас до сельсовета привезли Сеню… на телеге, прикрыт мешком… Народ к сельсовету сбежался… Все уж там — Епиха, Гриша… Сказывают, на Дыдухе мост был подпилен, столбы… Мне Николай говорил…
Не дослушав, Никишка выбежал из-за стола, кинулся вон из избы. Не успела Ахимья Ивановна всплеснуть руками, а старик Аноха ахнуть и покрутить головой, — под окнами раздался топот Никишки и Андрюхи, со всех ног они побежали к сельсовету.
И впрямь, Сеня Блинов лежал на телеге, прикрытый мешком. Никишка подошел, осторожно, точно боясь потревожить последний сон своего учителя, приподнял краешек мешка, задержал в груди дыхание, насупил брови, взглянул… от бега и волнения сильно колотилось сердце. Сеня был странно тих и не походил на себя: голова разбита, в лице ни кровинки. Никишка поспешно прикрыл неузнаваемое лицо друга, сжал кулаки, отодвинулся в сторону. В горле словно кусок недожеванный застрял, мешал дышать, говорить.
Молча оглядел Никишка окружающих его людей. Весь двор сельсовета был заполнен народом. В раскрытую дверь совета было слышно, как кричит в телефонную трубку Епиха:
— Товарищ директор! Выезжаете в Мухоршибирь? Так… Доставить убитого в Хонхолой? Ладно!.. Ничего сказать не могу, никаких особых подозрений… При встрече назову кое-кого из этих самых… кто мог бы повредить мост…
Подле себя Никишка среди колхозников заметил Цыгана. «Повредить мост… — машинально повторил Никишка про себя Епихины слова. — Подпилить! Вот этот бы, чего доброго, подпилил, — он внимательно посмотрел в пронзительные глаза Цыгана в которых читалось беспокойство, на его всклокоченную патлатую бороду. — У этой контры руки не дрогнут… У, злодеи!»
Никишка насупился еще более и, с трудом переводя дух, бросил в это ненавистное ему сейчас лицо:
— Кто? Кто, я спрашиваю?
Цыган отшатнулся, проворчал:
— Нашел кого спрашивать!.. Епишку своего спрашивай, он у нас на все руки. Ипата по начальству представил, и нонешние от него не уйдут… найдет.
— Он-то найдет! — зло вспыхнул Никишка. — Не тебя ли и твою шатию искать доведется?
Цыган стоял шагах в пяти от рябого прицепщика и про себя злобствовал: «И впрямь прицепщик — прицепился, да и только!»
— Никакой моей шатии нету! Сами вы ладная шатия… — огрызнулся он.
Через минуту Цыган вовсе пропал с Никишкиных глаз.
«Черт с ним! Там разберут, чьих рук дело… Не он, так другие… Много их еще осталось, гадов… Эх, Сеня, Сеня!..» — печально покачал головою Никишка.
Вскоре Сеню Блинова увезли в Хонхолой…
Никишка промучился без сна до рассвета, ему все мерещилась разбитая Сенина голова, строгое бескровное лицо, и в какую-то самую, должно быть, горькую минуту Никишка уткнулся в подушку мокрыми глазами.
А наутро приехал директор МТС с механиками, и правления артелей отрядили по десятку человек вытаскивать трактор из Дыдухи. Никишка, Андрюха и Грунька прибежали к речке одними из первых. Артельщики под началом Карпухи Зуя и Мартьяна Яковлевича забрались по колено в воду, навалились плечами на похилившуюся машину, и, проскрежетав железом по каменьям, трактор встал на колеса.
Артельщики по бревнышку растащили ветхий мост и стали выходить из воды на берег.
Никишка с Андрюхой помогали мужикам со всем своим усердием. Оба они забрались на трактор и крушили топорами у себя над головою остатки настила. Как знаток своего дела, Никишка никому не позволил закрепить на тракторе концы брошенного с берега каната, — кто лучше его знает любимую машину, с которой провел он вместе столько дней и ночей.
Два трактора натянули толстые канаты, и покалеченный «СТЗ», точно упираясь, нехотя пополз из воды по кочкам каменного дна… Никишка сидел за рулем. Разбитый руль плохо слушался, трактор гремел всеми своими суставами… «Была машина, и нет ее больше, — грустно думал Никишка, — ни машины, ни Сени Блинова… Неправда, всех нас не поубиваешь… всех тракторов вам не переломать!»
К полудню в Никольское явился следователь. И хотя районное начальство решило по поводу загубленного трактора шуму не подымать, никольцы разом смекнули, что это за человек с портфелем сидит в сельсовете, по какому такому делу приехал. Да и как было не смекнуть: только вчера все видели покойника тракториста, только сегодня поутру тащили из Дыдухи провалившуюся внезапно машину — и на все лады гуторили о подпиленных столбах. К тому же наезжий человек немедленно отправился с директором МТС, Епихой и Гришей Солодушонком к месту происшествия.
Вернувшись с Дыдухи, следователь первым делом велел позвать к себе Мартьяна Алексеевича, закоульского председателя. Он долго расспрашивал его об исключенных из артели, о бывших кулаках-живоглотах, особенно интересовался стариком Цыганом. «Епихина это наводка, все слышали, как он по телефону… — натужно подумал Мартьян. Он нахмурился и забубнил в ответ:
— Цыган от нас исключенный, и соваться в артель ему не дозволяем… Народ у нас в артели работящий, норовят, как бы свой колхоз соблюсти, за Цыганом, за кулаками не пойдут… Да и не суются те к нам, что напрасно… — И осторожно, чтоб не вызвать подозрений, добавил: — Уж не Епихины ли это наговоры? У нас с ним давняя тяжба… которая артель какую перешибет… соревнование…
— Ради того, чтобы победить в соревновании, председатель «Красного партизана» способен втоптать вас в грязь, оклеветать? — изумился следователь.
Мартьян Алексеевич понял, что хватил лишку.
— Ну, этого не говорю… а только… — замялся он.
— Что только?
— Так вот, получается… человек он горячий.
— Горячий не значит — несправедливый.
— Оно верно. Да вгорячах-то мало ли что придумывается, — начал путаться Мартьян Алексеевич.
— Вернемся к Цыгану. Вы утверждаете, что ему нет до артели никакого дела? Его разве не обижает исключение?
— В обиде-то он в обиде, слов нет, — живо согласился Мартьян, — мужик он злой, ехидный… всем известно. Но через то ехидство ни к кому еще беда не приходила… И не подумаю, чтоб Цыган полез мост подпиливать. Какая с того корысть ему, опричь тюрьмы…
— Это вы так рассуждаете. А может, у него на этот счет свои соображения?
— Чего не знаю, того не знаю. Никак не доложу. Нам некогда — своих забот хватает, не токмо что с Цыганом вожжаться…
Ничего путного от закоульского председателя не добившись, следователь взялся за Цыгана.
— …Вы согласны, что мост был поврежден умышленно? Что это акт враждебных советской власти элементов?
— Согласен, — помолчав, ответил Цыган.
— Согласны? Значит, на селе есть эти враждебные люди? — воззрился на него следователь.
— Этого не доложу…
— Не доложите? Но вы же сами только что согласились, что мост умышленно подпилили. Не сам же он подпилил себя?
— Вестимо, не сам! — блеснув белками глаз, мрачно усмехнулся Цыган.
— Так кто же?