— Вишь ведь што в башку зашло!
— Пьяному что не зайдет. Я правду хотел найти…
— Так-то всё ищут. Нашел ее в кадушке с самогоном… У Дементея в старой бане, — не терпелось тебе, што ли, до приезда Спирьки. Нашел у кого правды искать, — укоризненно покачал головою Алдоха. — А помнишь, как меня перехитрил? Вскочил на Сивку — и лови тебя. С больной-то рукой не шибко догонишь… Пришлось тогда в зимовье переночевать.
— Да ну? — расхохотался Мартьян.
— Вот те и ну. И ведь как убег-то — диво, да и только… Пьяный-то пьяный, а хитрость не пропил.
— И пошто я так?
— Душа, вишь, горела, вина просила… Ну, об этом ладно. Припомни, паря, как вы с Дементеем в баню забрались, как это самое дело у вас получилось? Имею я одну думку…
— Хоть убей не вспомню, — развел руками Мартьян.
— А… не столкнул тебя случаем Дементей? Будто невзначай, а?.. В бок локтем или ногу подставил?
— Это ты напрасно. Хоть и не в уме я был, но штоб толкнуть — этого не было. Меня разве столкнешь… я бы драться полез, даром что налакался. Пьяного-то меня не осилишь. — Мартьян наотрез отказался допустить такое.
— А мне сдается: без греха здесь не обошлось. — продолжал гнуть свое Алдоха.
— Будет тебе! — засмеялся Мартьян. — Придет же этакое… не хуже, чем мне во хмелю…
Алдоха круто переменил разговор. В этот раз Мартьян Алексеевич узнал все новости. Алдоха не утаил от него, что вся деревня только и говорит о председателе, и мужики хихикают над ним.
«Стыд-то, стыд! Как на глаза партизанам показаться? А старикам? Зубы скалят! Подумать только: в самогоне искупался!.. Хворость-то хворостью, а ведь и впрямь смешно… Раньше сколько их, курилок этих, побил, разорил, а теперь сам. — Ярость и стыд будто занозами кололи Мартьяново сердце, тучи гнева собирались в серых его глазах — он сердился на самого себя — На кого же больше пенять? И с чего нализался?! Уронил себя, ниже не знай чего уронил!»
Растравил-распалил Алдоха Мартьяновы думы, видел великую его досаду, но слов утешения не находил. Да разве найдешь их, когда такое дело? Нет, лучше пусть сам перекипит, еще злее, еще крепче будет.
Просидев до обеда, Алдоха стал прощаться.
7
Вскоре после пасхи вернулся из Читы и сам Спирька, партизанский депутат… Он заявился после заката солнца, — довезли проезжие заганцы, — задами, чтоб никто не видел, пошагал к себе.
Пистимея уже спала.
Спирька проплелся по двору, поиграл с приветственно завилявшей хвостом собакой, заглянул в стайку к коровам, прислушался. Всюду тишина и порядок налаженного житья, добротно выглядит сонная изба с белыми прикрытыми ставнями. Не так ли его Пистюшка смежила глаза и не ждет и не чует.
Спирька хозяйски-самодовольно улыбнулся и постучал в сени. Пистя, заспанная, в одной станушке, почти тотчас же появилась на пороге, — не спросивши, кто это, отбросила загремевший крючок. Она ахнула от нечаянной радости, а он, хозяин, схватил теплую и мягкую, крепко сжал в цепких объятиях, на руках понес в избу.
— Разделался! — валясь на кровать, восторженно и вместе с тем устало выдохнул Спирька…
Ранним утром Пистимея сбегала к отцу… Астаха застал депутата уже сидящим за самоваром.
— Заявился, дорогой зятек! — обнимая Спирьку, заверещал Астаха. — А мы здеся уж слышали, слышали… Слыхом земля полнится. Молодец, право молодец! Как знали старики, на кого надежу иметь… А Мартьян-то — е-хе-е! — Мартьян-то с горести даже в самогон головой… головой… хе-хе!
Спирька сдвинул густые брови:
— Как это — головой? Неужто он дознался?
— Да так. Загулял и у Дементея в Кандабае ошпарился пьяный, лежит сейчас, — вылежится ли только.
— А ему-то откуль стало известно?
— Ну-ну… — успокаивая зятя, забил отбой Астаха. — Ему-то, конешно, откуль узнать… так, может, чо услыхал… с ветру — и на дыбы… А ты плюнь, плюнь да разотри, — была печаль! Я вот для встречи принес, на радостях, — Астаха вытащил из-за пазухи бутылку. — Пистька! Сготовь нам со Спиридоном Арефьичем закусить что да за Покалей слетай.
Спирька прошелся по избе:
— Встреча, оно конешно… Но радости-то оно… мало для нас.
— Мало? Пошто? Как так? — вылупил глаза Астаха.
— А вот так, — сумрачно отчеканил Спирька, — вот так: учредительное прикрылось, когда большевики всех к рукам прибрали. Сумели-таки!.. Ну, што мы одни могли поделать? Нет, видно, плетью обуха не перехлестнешь!.. Прибрали всех к рукам, за свои законы голосовать заставили, свое, большевистское, правительство поставили: шесть большевистских министров из семи… Вот и попробуй теперь повоюй, защити свое право.
Астаха аж побелел: — А вы… а вы-то, дрались хоть?
— Дрались! Поди подерись!.. Известно — крестьянское меньшинство. Эх, и к чему я только связался? — с тоскою в голосе выкрикнул Спирька. — Такой позор на свою голову принял!
— Что ты, что ты! — заметался вкруг зятя Астаха. — Старики век не забудут твоей услуги.
— Хороша услуга, — в пустую! Себе только навредил…
— Да они-то ничего в достоверности не знают. Вот те пресвятой крест… Все пособим тебе вывернуться…
— Все! Вот придет Покаля, он башковитый, присоветует… Выпей, вот, на, выпей… Сядем.
Выпив, Спирька поостыл:
— Впихнули вы меня в кашу эту. Последний раз я вам дался, зарекаюсь на этом — в последний! Теперича я — хозяин, и никуда ни ногой. Понял?
— В последний… никуда… — Астаха снова наполнил стаканы. Пришел Покаля, принес с собою пару бутылок… Вскоре дорогого хозяина Спиридона Арефьича развезло, и он покладисто кивал головою на увесистые слова Покали.
— А ты отопрись, начисто отопрись. Что они, в Читу поедут за справкой?! Так вить оно кончилось, разъехалось! — накачивал он Спирьку. — Где там им! И кто видал?.. Дементей уж отперся, — вот это у мужика ум! И ты отопрись, если себя соблюсти перед партизанами хочешь. Да так и надо: соблюсти себя, чтоб клевать не зачали… Отопрись, говорю я.
— Где им за справками, — хохотал в другое ухо Астаха. — Народ неученый, как топор неточеный…
И когда к крыльцу подвалила толпа колгочущих партизан, — быстро скачет из проулка в проулок, от избы к избе, по деревне свежая весть, — Спирька, пошатываясь, но храбрясь, закинув повыше голову, важно выплыл к настороженно примолкшим бывшим своим соратникам. Они нетерпеливо ждали его окончательного, разрубающего сомнения, слова, и он сказал это слово:
— Тут брехню супроти меня пустили, будто я к богатеям переметнулся. Как бы не так!.. Кто первым это брякнул, тому башку снесу, — пусть вспомянут тогда Спирьку-партизана!
Восторженно охнув, партизаны повалили в избу. Покаля и Астаха побежали за самогоном. В избе партизанского депутата началось настоящее светопреставление.
Выздоравливающему председателю Мартьяну рассказали о недавнем возвращении Спиридона, о его ответе, о партизанской несусветной гулянке. В этот миг Мартьян выглядел так, словно тукнули его по макушке поленом. Он долго и напряженно молчал, не шевельнулся… В потоке нахлынувших дум, будто разрывая пелену тумана, невесть из какого далека приплыла освещенная тусклой коптилкой темная баня, самогонные трубы… Дементей, — вот он, округлив голубые свои глаза, убедительно так и серьезно говорит:
«Брехня! И с чего люди берут?!»
Мартьян заскрипел зубами. Ведь это он, он, председатель-пьяный как стелька, спрашивал Дементея о читинском поведении Спирьки!.. Приехал Спиридон, и снова — брехня! Так кто же, какая сорока принесла на хвосте эту брехню, сыгравшую над ним, Мартьяном, злую-презлую шутку? Как вляпался он, как осрамился со своей неумной и преждевременной обидой, с запоем, с ошпаренной кожей!
Мартьян аж застонал от приступа злобы — на себя? на богатеев? на Спирьку? Он круто повернулся со спины на бок, уткнулся носом в стену. Как он завидовал сейчас старому Алдохе, — ведь тому вся эта Спирькина история трын-трава, будто ему не было вовсе дела до того, переметнулся Спирька или нет, даже слов терять на это не желал. «Кремень, а вот я… горяч, не могу. Курам на смех горячку спорол! Тоже председатель!» — казнился Мартьян.