Романский застал почтового начальника как раз за обычным его занятием — тот сидел у окна, глазел на улицу, барабанил пальцами по стеклу.
— Разрешите представиться: Романский… Послан сюда насчет школы, — поклонился молодой учитель и дружелюбно протянул руку.
Афанасий Васильевич изобразил на матовом, с кулачок, лице своем приветливую улыбку.
— Прошу садиться, — сладко жмурясь, пригласил он. — Рассказывайте, как встретили вас?
— Встретили… недругу не пожелаю такой встречи, — махнул рукой Романский. — Я только что с собрания.
— Вот как! Скажите!.. Уж и сход был?
И, видя, что гость удрученно притих, Афанасий Васильевич рассмеялся, замотал головою, зажмурился еще больше:
— Семейщина… Ох, уж эта семейщина! Худо тому, кто с нею свяжется.
— Вы думаете? — холодно сказал Романский и вдруг, загоревшись, отчеканил: — А я этого не думаю! Не думаю! Я не уеду отсюда, — пусть не тешат себя понапрасну… Биться буду!
— Скажите! — посерьезнев, сочувственно произнес Афанасий Васильевич. — Они уже успели обидеть вас?
— Что личная обида! Они от школы и учителя отказываются.
— А вы по избам пройдитесь. Есть мужики, которые не прочь учить своих ребят…
— Кто, например?
— Начните хотя бы с краю этой улицы. Краснояр это у нас называется… Вторая изба от тракта — Ананий Куприянович, бывший фронтовик. А по тракту, сразу же за углом, Егор Терентьевич…
Романский уже строчил карандашом в записной книжке.
— Спасибо! — поднялся он вдруг. — С них и начну. Уверен, что их не было на собрании. Спасибо!
— Куда же вы? А чайку стаканчик? — засуетился Афанасий Васильевич.
— Благодарю. Как-нибудь после охотно проведу у вас время, — откланялся Романский…
Ананий Куприянович возился во дворе. Увидав входящего в калитку незнакомого городского парня, он цыкнул на рвущегося с цепи пса, подбодрил нечаянного гостя:
— Не бойтесь, не бойтесь. Собака привязана. Неожиданное обращение на «вы», предупредительность, и этот ласковый, воркующий голос, и мягкая широкая улыбка сразу же подкупили молодого парня. Он смело шагнул навстречу хозяину.
— Здравствуйте, — протянул он руку и весь озарился доверчивой юношеской улыбкой.
— Здравствуйте, милости просим, — растягивая слова, проворковал Ананий Куприянович.
Романский быстрым взглядом окинул коренастую фигуру хозяина… Валяная ржавая борода закрывала нижнюю половину его веснушчатого и тоже ржавого лица; она неприметно начиналась где-то около маленьких светящихся светло-синих глаз. Все лицо Анания Куприяповича было будто подернуто маслом и, казалось, масло разлито и в его воркующем носовом голоске. Как ни зелен был молодой учитель, как ни мало разбирался он в людях, он не мог не заметить в блеске Ананьевых глаз, во всем его, таком необычном лице, выражения устойчивого благодушия и непреходящей восторженности. «С этим, кажется можно квас варить, — сказал себе Романский. — Хоть бы одно такое лицо на собрании…»
Ананий Куприянович переминался с ноги на ногу, не решался спрашивать незнакомца о цели прихода, учтиво выжидал.
— Я учитель, — не заставил долго ожидать себя Романский. — Приехал к вам обучать детей грамоте. Вы были на общем собрании?
— На сходе то есть? А разве сход собирали?
— Видите вот! А вопрос важный — содержание школы, учителя. Ваши старики высказались против.
— Экие курвы, извиняюсь! — проворковал Ананий. — Завсегда у них так: чуть что, не хотят нашего брата присоглашать, втихомолку норовят… Не слышно было, чтоб сход загадывали… Экие курвы, — повторил Ананий Куприянович, ни на йоту не меняя, впрочем, восторженного и благодушного выражения лица.
— Досадно, — сказал Романский.
— Как же не досадно… Да я бы, может, первый отдал рабят. Без грамоты-то куда как плохо. Известно: неученый — как топор неточеный. Три года я в окопах на германской войне просидел, письма на родину сам написать не мог, все товарищей просил… Куда же плоше этого!
— Я рад, что вижу перед собой сознательного человека. Хотите, мы им докажем?.. Вы, конечно, не согласны с позорным постановлением схода?.. Мне как раз указали на вас… — заторопился обрадованный юноша.
— Кто указал? — слегка насторожился хозяин.
— Мне заведующий почтой сказал, что вы не откажетесь отдать своих детей в учение. Ведь это так?
— Смотритель Афанасий Васильич? Он у нас все знает… Как же! Конешно, так, — просиял Ананий Куприянович.
— А раз так и вы согласны учить ребят, — ухватился за это Романский, — то кто может помешать нам… соберем группу желающих учиться. Вы поможете мне обойти народ по дворам, хозяев опросить?
— Это бы добро, — почесал в затылке Ананий Куприянович, — только, как старики, уставщик Ипат…
— Вы что же, стариков боитесь?
— Чо ж бояться, — пошел на попятную Ананий Куприянович, — только, говорю, как бы… не загалдели.
— Если дружно взяться, не страшно, — пусть галдят! Вы же не один будете… Вот, говорят, Егор Терентьевич тоже не против. Может, сразу и начнем? Сходим вместе к Егору Терентьевичу?
— Это можно, Егор рядом, дорогу перейти… пошто не сходить.
— Так идемте!..
Егор Терентьевич, длиннорукий и узкогрудый, будто сплющенный с боков, сидел за столом, пил чай. Голова его тоже казалась сплющенной, — как вытянутая редька. Он глядел исподлобья, чуть наклонив вперед голову, — глаза пытливые, заглядывающие в душу, с хитринкой.
— Гостя к тебе привел, — взмахнув двуперстием, сказал Ананий Куприянович, — гостя привел… учителя.
— Милости просим… Чаевать присаживайтесь, — пригласил Егор Терентьевич.
Романский и до этого испытывал приступы голода, а когда на него пахнули запахи жареной баранины, — целая сковорода вкусного мяса стояла на столе, — он не заставил себя долго упрашивать, уселся за стол.
— Так вы учитель будете? — спросил Егор Терентьевич нечаянного гостя. — По какому случаю к нам?
— Приехал ваших детей учить, — налегая на баранину, ответил Романский. — Меня послал отдел народного образования из Верхнеудинска. Школу строить будут у вас через год, пока же снимем помещение…
— Доброе дело, — поддакнул Егор Терентьевич. — Избу, значит, большую надо.
— Избу и ребят набрать…
— А старики, вишь, приговор дать отказались, — запел Ананий Куприянович. — Господин учитель сейчас со схода…
— О-от лярвы! — недовольно чмыхнул Егор Терентьевич. — И ведь никому не сказывали.
— Завсегда у них так, — вставил Ананий Куприянович.
— Что и говорить, — подтвердил Егор Терентьевич. — Будь председатель Мартьян дома, не пикнули бы, такого своевольства не допустил. Ишь ведь, потеха им над учителем, изгальство!.. Да где Мартьян-то, в город, что ли, уехал?