— Уставщика не можно обробить: заступник перед господом, под ним же весь народ ходит… первый советчик в делах мирских…
Вечером, пряча хитрые глаза свои, Ипат Ипатыч поблагодарил старосту:
— Не оскудела, видать, вера… Господь воздаст сторицей за радение твое, Финогеныч.
— Мирской и божий закон сполняю, Ипатыч, — отозвался Иван Финогеныч и тут же рассказал уставщику о случае с Фалалеем.
— Неразумен мужик. Сказано в писании: несть власти, аще не от бога. Воевали цари с нашей верой, воевали мы с ними за старый крест, да приутихли цари, правое дело признали. И за них нам держаться велено, некуда ведь больше податься.
— Как есть… — Помолчав, Иван Финогеныч выложил сокровенную свою думу:- А с городу, с приисков, от сибиряков нечисть на семейщину накатывает… Рушить почали заветы стариков. Как жить-то дале станем, Ипатыч?
— Да-а, жизнь по-инакому повертывает. Крепиться будем, молить господа, чтоб уберег от соблазнов греховодных.
— Молиться?.. Будем и молиться, а наипаче надобно такое удумать, чтоб народ к греху не поворачивал. Что удумаем-то, Ипат Ипатыч?
— Уж и не знаю что, — медленно протянул застигнутый врасплох уставщик, и серые его, с хитрецой глаза будто говорили: «Со своим ведь толкую, можно и в немощности разума своего признаться».
Иван Финогеныч поймал взгляд пастыря, прочел его, но все же твердо сказал:
— А ты вникни… крепче. Надобно о наследниках наших помозговать, — как-то им на белом свете заживется. Беспременно надобно! Стариков собери, помозгуй…
Разговор этот не остался без последствий.
В воскресенье, после ранней обедни, Ипат Ипатыч обратился к народу с проповедью. Он приказывал крепить веру отцов, стращал грехом и антихристом, пришедшим уже на землю, — там, за хребтами, в городах, — антихристом, обходящим уже сибиряцкие села.
— Но мы его не пустим до себя. Поскотин наших не переступит он, бес, сатана в человеческой личине! По городским штанам узнаете его… А для того молитесь, свято держите середу и пяток в посте, почитайте старших вас, греха всякого, что от иноверцев, бойтесь… Всякого греха бойтесь, иначе ждет вас погибель немысленная!
Жутью веяло от слов пастыря. Накрытые черными, с головы до пят, шалями, кичкастые бабы жались друг к дружке, трепетно шептали молитвы. Мужики в страхе моргали глазами, спешно осенялись размашистыми крестами…
Придя из церкви, Палагея Федоровна спросила мужа:
— Финогеныч, уставщик баит — антихрист придет. Откуда он взялся?
Иван Финогеныч рассмеялся:
— А мне почем знать, поспрошала бы уставщика!
Высокий лоб его наморщился, в маленьких глазках блеснул лукавый огонек. Не того ждал он от уставщика, неладно удумал Ипат Ипатыч. Антихристом народ вспять не повернешь… Но разве об этом заикнешься?
Палагея не унималась:
— Антихрист… А как же Андрюха наш? Не простилась с сыночком. Его-то первого захватит.
При воспоминании о сыне она, как всегда, не могла сдержать слез. Иван Финогеныч принялся успокаивать жену.
Долго гуторила деревня о проповеди уставщика. Глядючи по вечерам на тракт, старухи стали поджидать антихриста.
5
Стояла прозрачная осень. Зеленоватая чаща неба над степью, над тусклым плюшем затугнуйских гор, над рыжей киноварью заросшего мелколесьем крутого Майдана, что по дороге на Обор, дышала покоем и тишиной. Никольцы торопились выкопать в полях и на огородах картошку — того и гляди стукнет мороз. Невозмутимость небес могла зачаровать только чужого, непривычного, незнакомца. Таким незнакомцем и оказался новый урядник, тихо вкативший на паре в скрипучие Никольские ворота.
— Тишина-то! Будто повымерли все… Благодать в природе и на людях. — А людей-то и не видать, — философствовал урядник, обращаясь к безгласному ямщику и косясь на высокие, в резных украшениях окна, на размалеванные в синее и красное наличники и ставни, на дородные избы.
Против обыкновения в окнах незаметно было любопытствующих кичек-лодочек, льняных ребячьих головенок, настороженных немигающих бородачей, — пустота, одно стекло.
— Куда народ-то подевался? — крикнул урядник перебегающему улицу босоногому мальчонке, но тот во весь дух стрельнул к воротам. Услыхав выкрик приезжего начальника, бойкая мать, струсившего малолетка распахнула створки окошка, снисходительно улыбнулась на ребячью робость, — простите, мол, какой у него еще ум, — И пропела:
— Бульбу копать уехали, господин хороший!
— Э, да люди, оказывается, есть! — оживился урядник. — Скажи, тетка, как нам до старосты доехать, к нему прямо на квартиру.
Баба словоохотливо разъяснила.
Иван Финогеныч с Анисьей копали картошку на огороде. К воротам, гремя колокольцами, подкатил городской плетеный ходок. Семилетний Максимка, широкогрудый и круглоголовый, уставился в изумленье на невиданную телегу и человека при шашке, выпустил из рук хворостину, которой только что загонял сбежавшего со двора подсвинка, мигом юркнул в калитку и помчался к деду… Вскоре в сопровождении внука Иван Финогеныч вышел в улицу, сощурился от солнца.
— Староста будешь? — спросил урядник.
— Староста, так и есть.
— Тогда, растворяй ворота, принимай нового урядника.
— Милости просим!.. Одначе заезжую у нас держит Парамон Ларивоныч, на тракту за мостом.
— Ничего, для первого знакомства к тебе.
— Оно конечно, милости просим! — Иван Финогеныч гостеприимно распахнул ворота. — Аль свезти до Парамона? — вглядываясь в сизое лицо урядника, продолжал он.
Ходок мягко вкатил во двор.
— Нет уж, после свезешь. А сперва чайком угости, познакомимся.
— Што ж, это можно. Спервоначалу отдохнешь, значит, с дороги, а потом на постоянную квартиру, к Парамону?
— Рассудительно, рассудительно, — вываливаясь из ходка одобрил урядник. — Сперва закусить…
Они поднялись по ступенькам крыльца. Финогеныч открыл из сеней дверь в избу, широким жестом пригласил гостя войти первым:
— Сейчас спосылаю мальчонку за хозяйкой. На гумне она, бульбу копать теперь самый раз… Сын-то со снохой с утра уехали копать в полях, пострелята их по дворам разбежались, старуха моя с внучкой по своей надобности на Краснояр к дочке Ахимье ушла с полден…
Вскоре, громыхнув шашкой и не крестя лба, урядник присел к столу, где шипел медный ведерный самовар, стояли тарелки с оладьями, сметаной, творогом, сковородка с жареной бараниной, сало, малосольные огурцы.
— Чем богаты, тем и рады… Откушайте, — пригласил Иван Финогеныч.
— О, да вы сыто живете тут… Я ведь в ваших краях впервые.
— Господь покуда милует, грехам терпит. Анисья разливала чай.
— А водочки у вас не найдется? С устатку, с дальней дороги не плохо бы.
— На этом не обессудьте, не держим. Нам это не полагается.
— То есть как не полагается? — топорща рыжеватые усы, удивился урядник. — Совсем не пьете? — Которые потребляют, а мы нет. В вине корысти нету, одно несчастье и убыток… поруха жизни. Староверы мы.
— Философья! — все еще удивляясь и ничего не поняв, сказал приезжий. — Выпить все же хочется. А ну-ка сбегай, хозяюшка, до телеги, пусть кучер принесет саквояж. Там у меня найдется малость. И сам пусть заходит. Иван Финогеныч улыбнулся в кургузую свою бородку.
— Вот эдак-то куды способнее: со своим припасом. К нам завсегда со своим зельем заезжать надобно, не прогадаешь.
Анисья привела со двора ямщика с баульчиком. — Садись, паря, чаевать, — запросто позвал его к столу Иван Финогеныч.
Урядник развязал баульчик, достал и откупорил полбутылки смирновки.
— Значит, не пьешь, староста? — наливая по стаканчику себе и кучеру, с сомнением переспросил он.
— Нет уж, увольте… Сами кушайте на здоровье.
Урядник выпил, крякнул и закусил малосольным огурцом.
— Хороша закуска! — одобрил он и потянулся к аккуратно нарезанным кусочкам белоснежного свиного сала.