— Я буду караулъ кричать, стекла бить стану! — грозитъ несчастная, въ безуміи отчаянія.
Ей хладнокровно возражаютъ:
— Ахъ, сдѣлайте ваше одолженіе! По крайней мѣрѣ, тогда будетъ улика на лицо, что къ намъ въ домъ ворвалась сумасшедшая и скандалитъ.
Только послѣ этой долгой, но безполезной погони за украденнымъ сыномъ, пришелъ конецъ долготерпѣнію бѣдной женщины. Скрѣпя сердце, она отреклась отъ мужа и подала прокурору жалобу, обвиняя семейнаго тирана въ безнравственныхъ покушеніяхъ на дочь и въ похищеніи ребенка.
Родитель продолжалъ скрываться и отличаться. Не зная о жалобѣ, но предполагая, что жена ведетъ противъ него какую-нибудь законную мину, онъ, во избѣжаніе розысковъ и повѣстокъ, жилъ непрописаннымъ. Нѣсколько времени спустя, онъ выкралъ у жены и другого сына — четырехъ-лѣтняго… Но эта покража оказалась менѣе удачною: сестренка похищеннаго мальчика выслѣдила отца до Рязанскаго вокзала и видѣла, какъ онъ сѣлъ въ дачный поѣздъ, — значитъ, живетъ гдѣ-нибудь на подмосковной дистанціи. Нашли его близъ полустанка Малаховки: выдаетъ себя за вдовца и жуируеть въ свое удовольствіе. Дѣтей отдать отказался: закономъ къ тому не обязанъ, — а жены не желаетъ знать.
Моя довѣрительница, — по собственному ея признанію, отъ всѣхъ этихъ издѣвательствъ она была одною ногою въ сумасшедшемъ домѣ, поѣхала въ Петербургъ и подала на Высочайшее имя прошеніе объ отдѣльномъ видѣ и возвращеніи ей дѣтей. Въ комиссіи прошеній пришли въ ужасъ, прочитавъ мотивировку просьбы; обычно продолжительныя въ такихъ случаяхъ справки на этотъ разъ были наведены съ рѣдкою быстротою, и черезъ мѣсяцъ злополучная семья вздохнула свободно, выйдя изъ-подъ кошмара отцовскихъ уродствъ…
Мать получила возможность распорядиться судьбою дѣтей и воспитывать ихъ прилично, безъ трепета и за ихъ будущее, и за ихъ честь. Добиться такой самостоятельности и законныхъ правъ на самозащиту было единственною цѣлью моей довѣрительницы, когда она подавала жалобу. О карѣ преступнику она не думала. Напротивъ, теперь, когда высшее правосудіе дало ей искомыя права, она взяла на себя новую и не легкую задачу — спасти виновнаго мужа отъ позорнаго наказанія, а семью — отъ „марали“. Съ этою цѣлью, когда дѣло разбиралось на судѣ, и мать, и дочь воспользовались предоставленнымъ имъ правомъ отказаться отъ показанія. Родственники потерпѣвшихъ давали показанія сдержанныя и осторожно-двусмысленныя. Ни одинъ опасный свидѣтель не былъ вызванъ. Словомъ, счастливаго психопата вытащили за уши изъ омута тѣ самыя овцы, среди которыхъ онъ всю жизнь былъ волкомъ. Великодушіе, очень дурно понятое и оплаченное: повѣренный подсудимаго, попросивъ судъ объ удаленіи свидѣтельницъ изъ залы засѣданія, безцеремонно облилъ ихъ помоями безпутнѣйшихъ выдумокъ, натолкованныхъ ему полусумасшедшимъ кліентомъ… Представитель обвинительной власти, усматривая недочеты въ слѣдствіи, обжаловалъ оправдательный приговоръ, и дѣло перешло въ судебную палату.
Моя довѣрительница радовалась, что удалось спасти мужа, пока ей не выяснили послѣдствій оправданія: мужъ опять получаетъ право на дѣтей, а она остается посмѣшищемъ, облитая помоями адвокатскаго краснобайства… За что?
Подъ впечатлѣніемъ этого удручающаго „за что?“, потерявъ вѣру въ правосудіе, съ ненавистью къ людямъ, полная слезъ, проклятій, истерическихъ выкриковъ, бродила она по улицамъ, какъ пьяная, не помня себя — и сама не могла мнѣ объяснить толкомъ, какъ зашла она, что повлекло ее къ Толстому, котораго она до тѣхъ поръ никогда не видала и даже читала мало… И Левъ Николаевичъ разговорилъ ее…
Соображая всю разсказанную мною трагедію, я не полагаю, чтобы въ ея весьма отвратительномъ героѣ работала исключительно злая воля, какъ думаетъ моя довѣрительница, настойчиво доказывая, что мужъ ея въ здравомъ разсудкѣ:
— Помилуйте! какой онъ былъ умница въ торговомъ дѣлѣ!
Воля не столько злая, сколько больная. Очевидно, мы имѣемъ дѣло съ рѣзкимъ типомъ послѣдовательнаго помѣшательства: moral insanity, какъ классифицировалъ Маудсли.
Морализировать мой разсказъ незачѣмъ: онъ ясно говоритъ самъ за себя, безъ комментаріевъ. Я только снова подчеркну сказанное мною въ началѣ о темномъ царствѣ и его обманной патріархальности, строенной не на нравственномъ самосознаніи, но на лицемѣрныхъ внѣшнихъ отношеніяхъ. Ахъ, не вынести бы соръ изъ избы! что люди скажутъ! ахъ, не принять бы намъ на себя „марали!“ И вотъ — во имя накопленія въ избѣ кучи вонючаго, заразительнаго сора — нѣсколько лѣтъ подрядъ держатъ на свободѣ злого и вреднаго сумасшедшаго, способнаго и на убійство и на изнасилованіе — на всякую мерзость, какую подскажетъ ему искаженная дѣятельность больного мозга. Еще болѣе разительная подробность: держать на свободѣ — не жалѣя его, какъ больнаго, но, наоборотъ, считая безобразника за вполнѣ здороваго, въ твердой увѣренности, что онъ не сумасшедшій, но извергъ по природѣ. Самодурство домовладыки санкціонировано семейнымъ безмолвнымъ соглашеніемъ, самозащита противъ самодура упразднена и воспрещена. Его пороки, его грязь, расплывающаяся въ семьѣ, не „мараль“, для послѣдней, но станетъ „маралью“, когда выплыветъ наружу, къ обществу, на его правый и строгій судъ. Пошлая и безнравственная логика! Какимъ язычникомъ надо быть, какого кумира надо создавать изъ молвы двухъ десятковъ злыхъ языковъ, чтобы, избѣгая ихъ нахальной сплетни, терпѣть надъ собою иго завѣдомаго безумца, бѣшенаго и развратнаго, и трепетавъ не предъ мыслью, что безумецъ этотъ, не дай, Богъ, убьетъ кого-нибудь, или опозоритъ родную дочь, но предъ стыдомъ, какъ бы этого „своего“ безумца не убрали, куда слѣдуетъ, — въ тюрьму или сумасшедшій домъ!.. Я слышалъ отъ многихъ коммерческихъ людей совершенно серьезный упрекъ потерпѣвшей: „какъ это она все-таки довела до огласки? Какъ бы нибудь обошлась — смягчить бы, скрыть бы, замять бы. Жаль: хорошая семья — и вдругъ скандалъ!“
Этотъ паническій ужасъ скандала диктуетъ русскимъ людямъ половину мелкихъ и трусливыхъ подлостей, какими полна столичная жизнь. И никогда-то никого-то ни отъ чего-то онъ не спасъ, — даже отъ огласки, противъ которой выставляется панацеею, потому что факты, укрытые отъ суда, слѣдствія, психіатра и газеты, все же оповѣщаются городскими слухами, да еще разукрашенные, съ пестрыми прибавленіями и небылицами досужихъ салопницъ. А портилъ и портитъ всегда, всѣмъ и во всемъ…
Отъ автора. Вскорѣ по напечатаніи этого фельетона изложенное въ немъ дѣло разобрано московскою судебною палатою, обвинившею преступнаго мужа. Попавъ подъ манифестъ, онъ избавился отъ наказанія, но, какъ лишенный правъ состоянія, потерялъ возможность отнимать у матери дѣтей, чего довѣрительница моя только и добивалась.
1911