Бабушка подходила к шкафу, наливала себе рюмочку, выпивала залпом, морщилась и продолжала:
– - Ох, Наташа, было плохо твоей бабушке: бывало, уложишь детей спать, а сама сидишь, спать не можешь, так сердце и ноет: что-то больной сын? Ведь один только и был мальчьк, а то все девочки. Заложишь гвоздем дверь; замка-то совсем не было; до нас тут жил какой-то сапожник -- замок-то, верно, его мальчишки сорвали да продали. Стала я просить новый У домового хозяина, а он говорит: "Да что у вас красть-то?" Правду сказать: бедно жили! Жалованье маленькое; нужно чисто одеваться, просто хоть с голоду умирай, не то что ваша мать с отцом!.. Детское белье, кой-какие платьишки старые, теплый капотишко, да и тот на плечах, -- смерть, бывало, холодно зимой-то, -- вот и все богатство… А все-таки чуть грех не вышел… Раз вечером сижу одна и слышу какой-то шорох. Дом-то был гадкий; кто тут не жил? И татары, и жиды, даже беглые дня по два приставали. Вишь, дом-то застроили большой, да до половины дошли и остановились -- господь их знает, капиталу ли нехватило, тяжба ли завязалась; так половина и стояла без окон, там и целая шайка разбойников могла спрятаться. Мастеровые жили разные и словно разбойники ходили по двору, а двор-то был проходной, поди сыщи вора! Лестница деревянная, -- вишь, каменной-то не собрались сделать, -- подгнила, развалилась, и мы с другими жильцами ходили по стремянке месяцев шесть, уж насилу сделали потом из старых досок лестницу, почитай, не лучше стремянки. Бывало, станем жаловаться хозяину: ходить, мол, нельзя, а он свое: "Важные господа! И так влезут, как поесть самим да детям захочется!.." Просто разбойник!.. Раз было вздумал меня обнять, да я его порядком проучила. Иду вечером из лавки, в одной руке кувшин с квасом, в другой детям патоки несу, только что хотела ногу занести на стремянку -- глядь, красная рожа стоит тут. "Куда изволили ходить?" -- "В лавочку". -- "Вы, говорит, напрасно себя мучаете; вы такая красивая; да и муж-то ничего не узнает, а я вам дам квартиру сапожника за ту же цену и лестницу сделаю…" А сам так вот и лезет ко мне. Я ему говорю: "Оставьте меня, ничего не хочу от вас", а он как схватит меня да как чмокнет в щеку. Мне так стало гадко, что я б его на месте убила; говорю: "Ах ты, старый грешник, я вот и бедная, а с такой рожей знаться не хочу!" да как плесну ему в лицо квасом, а сама ну карабкаться на стремянку. Он ну чихать, кашлять и тоже за мной, да я молодая-то проворней была, успела до дверей добраться, а он до половины долез и испугался, да ну меня ругать на чем свет стоит. Ты, говорит, такая и такая; погоди, говорит, проучу тебя, моя голубушка, будешь меня квасом обливать; я, говорит, и стремянку-то отниму, да и посмотрю, как ты запоешь, как твои волченята захотят есть. Ни жива ни мертва пришла я домой: дети просят пить, а у меня в кувшине только на донышке, итти в лавку опять боюсь, думаю: как он и в самом деле стремянку отымет, я и останусь внизу. Насилу уняла детей, уж поскорее им чаю с патокой сделала, так замолчали.
– - Зачем вы не пожаловались на него дедушке? -- спросила я в негодовании на хозяина.
Бабушка усмехнулась и отвечала:
– - Хорош ваш дед-то, всегда был трус. Раз увидел вора, так словно малый ребенок испугался. Зато ваша бабушка всегда была казак-казаком, уж сам вор назвал меня лихой бабой!
– - Как, бабушка, вы говорили с вором, и он не убил вас?
– - Нет, ничего не сделал, только испугал. Вот, можно сказать, натерпелась-то я на своем веку!
И бабушка подперла рукой голову и задумалась. Просидев так минуты три, она махнула рукой, снова подошла к шкафу и начала тянуть уж прямо из графина… Я удивилась, что за охота ей пить такую горечь. Раз из любопытства я попробовала из выпитой рюмки одну каплю, так и тут целый час горело во рту…
– - Бабушка, а бабушка! -- закричала я, соскучась смотреть на нее.
Бабушка вздрогнула, поспешно поставила графин на место и застучала вилками и ножами, будто убирала в шкафу.
– - Бабушка, расскажите мне про вора.
– - Постой, Наташа, дай я уберусь, -- отвечала бабушка недовольным голосом, захлопнула шкаф и легла на постель, на которой я уж давно ее ожидала. -- Ох, о-ох ты, Наташа, устала твоя бабушка-то! Сегодня я бегала, бегала по Сенной; ноги и руки так и закоченели, насилу кулек донесла домой.
– - Бабушка, голубушка, расскажите про вора!
И я крепко целовала бабушку.
– - Ну, полно, Наташа, мне больно, ты так крепко целуешь. Слушай, расскажу: ну, на чем бишь я остановилась?
– - Бабушка, вы сидели одне вечером и услышали, как вор за дверью шуршит, -- подсказала я бабушке скороговоркой.
– - Ну, вот я сижу одна и слышу, что кто-то дверь качает. Я спрашиваю: "Кто там?", думаю, жилец за огнем; молчат!.. Вижу, дело неладно; дверь еще сильней закачалась. Думаю себе: ну что, если вор какой-нибудь! Оберет последнее детское белье да, чего доброго, разбудит детей, те закричат, а он, разбойник, пожалуй задушит их! Так стало страшно, что мороз пробежал по коже; что делать? Думаю, дай закричу, будто не одна сижу, и ну звать: "Иван! Иван, вставай! Кто-то там ходит. Ну, хоть ты, Федор, встань да отвори!" Кто-то стал красться от двери, но через минуту снова зашатал дверь. Я опять кричать: "Да встаньте, ребята, посмотрите, кто-то шалит дверью!.." Схватила старые сапоги вашего деда, натянула себе на ноги, зевая и потягиваясь подошла к двери, а у самой слезы так и просятся на глаза, сердце так и стучит со страху. Слышу, кто-то сходит по лестнице; я как размахну дверь да как закричу басом: "Кто там шалит? Убью!.." А сама поскорей захлопнула дверь и едва стою на ногах. Заложила опять гвоздем дверь внизу, да и вверх еще другой гвоздь положила и начала ходить по комнате, пристукивая сапогами, и на разные голоса говорить да чихать и кашлять.
– - Что же, они ушли, бабушка?
И я вся дрожала от страху.
– - Какое ушли! Послушай. Вечером уж поздно, слышу, стучат в дверь, словно дом горит. "Кто там?" -- "Отвори скорее!" Я обрадовалась -- голос деда, вынула гвозди и отскочила от двери -- такой он был бледный, весь дрожал. "Что ты, Петр Акимыч? Что с тобой?" -- спросила я. Насилу мог сказать он, что кто-то в сенях спит, -- он споткнулся и чуть не упал. Я стала смела вдвоем-то, говорю: "Посвети, Петр Акимыч, я пойду посмотрю", -- а сама себе думаю: знать, мой молодчик улегся! Выхожу в сени и вижу, лежит огромный мужчина в красной рубахе, рыжий такой, и храпит себе на полу, словно дома. Я его ногой в бок. Он вскочил как шальной, осмотрелся, нас оглядел да как шмыгнет вниз… Мне даже смешно стало, я и говорю деду, который свечу поставил на пол, а сам в комнату спрятался: "Чего же ты ему не посветил? Чего доброго, упадет на нашей лестнице с непривычки!" Мы посмеялись; я стала ужин сбирать и говорю: "Теперь боюсь одна итти в сени за кушаньем, возьми свечу и пойдем вместе". Отворила дверь у шкафа, -- чорт ее знает, не совсем раскрывается! Нагнулась я, глядь -- между шкафом и дровами торчит сапог, слышу, храпит кто-то, я ну тянуть за сапог. Из-за дров сперва показалось что-то косматое… У! Не домовой ли? Я ну молитву творить, да вижу, вылез мужик, черный, рябой, такой дюжий. Волосы словно шапка, борода склокоченная. "Ну, что кричишь, баба?.." Но тут он увидел деда, который успел уж навострить лыжи к дверям. Я ему говорю, разбойнику: "Что ты тут делал?" -- "Разве не видишь, что спал!" -- "Я вижу, что спал, да разве тут твое место?.. А?.. Отправляйся-ка домой, коли дом у тебя есть, а не то достанется!" А он, разбойник, как поглядит на нас пристально да как закричит: "А что мне достанется? Что я сделал? Украл, что ли, у вас что?.. А?.." Я испугалась, попятилась назад, да потом и сама на него закричала: "Потише, брат, потише! У нас и красть-то нечего!" Он, душегубец: "Да и впрямь, говорит, нечего!", почесал затылок, заглянул в шкаф… "Дай, говорит, тетка, испить квасу, ей-богу, уйду. Мочи нет, в горле пересохло". Я ему и говорю: "Немудрено, вишь ты во всю ивановскую храпел!" "Знаю, говорит, уж с таким пороком родился. Раз чуть себя не сгубил, а что делать? Пословица недаром сказана: горбатого могила исправит…" Нечего делать, подала ему кувшин, он его весь выдул, обтер бороду рукавом, усмехнулся, да и говорит: "Тетка, а тетка! Дай уж и закусить, вот хоть говядины…" А сам к шкафу так и норовит. "Ах ты, говорю, греховодник! Ведь сегодня середа?.." А он мне в ответ: "Да что, тетка, ты уж дай только, а грех-то на мою душу пойдет, -- не первый!" -- "Ну, возьми". Он положил себе в пазуху кусок говядины и хлеба и сказал: "Спасибо тебе, тетка, давно бы так, чем кричать-то! Хоть ты баба и лихая, а я бы все-таки с тобой сладил. А вон ту сосульку я пальцем бы уложил", -- он указал на вашего дедушку, который дрожал, как лист, на пороге… Мне, признаться, стало смешно… "Ну, дядя, с богом! -- говорю мужику. -- Полно балагурить-то!.." Мужик надел шапку набекрень, свистнул и сказал: "Прощайте, спасибо за угощение". Я про себя подумала: а вас за посещение… Я после долго боялась одна по вечерам, не пришел бы опять за чем мой черный вор. На другой день рано утром выхожу в сени, глядь, лежит на полу нож, такой славный… Я, признаться, обрадовалась, у нас такого большого ножа не было -- пригодится в хозяйстве. Кажись, уж теперь годов двадцать, как я им стряпаю, весь сточился…