Не вдруг нашлась я отвечать брату на его вопрос.
– - Ты пробеги прямо к дедушке, -- заключила я, когда он согласился на мою просьбу: -- я уж и буду знать, что Алексей Петрович ждет меня.
– - Ну, хорошо!
Пришел час, когда обыкновенно приезжал Алексей Петрович и другие гости. Я сидела как на иголках. Вдруг брат Иван с шумом пробежал в комнату к дедушке, -- я чуть не выдала себя: так хотелось мне тотчас броситься к двери; но я удержалась, встала спокойно и не торопясь вышла в сени. Там стрелой сбежала я с лестницы, чуть не сбила с ног Алексея Петровича, который дрожал от холоду, и очень испугалась при мысли, не натолкнулась ли я на кого другого.
– - Ах, как вы меня испугали!
– - Что с вами? Успокойтесь! Я все знаю: мне брат ваш успел рассказать…
Я еще больше испугалась, подумав, не рассказал ли ему брат наших ссор с тетушкой.
– - Ах, что он сделал! Вы не слушайте его: он любит болтать!
– - Нет, я все знаю и прошу вас не тревожиться…
Он взял мою руку.
– - Отчего вы дрожите? Боже мой! Вы в одном платье! Вы простудитесь!
Он хотел прикрыть меня своей шинелью. Я быстро отскочила.
– - Нет, мне тепло. Я вам должна скорей все сказать. Маменька знает все, ей…
Алексей Петрович перебил меня.
– - Повторяю вам, я также все знаю, и -- не бойтесь!
Потом он продолжал голосом, который мне показался торжественным:
– - Вы должны будете сказать мне откровенно: любите ли вы меня?
Алексей Петрович взял мою руку и притянул меня к себе. Кровь у меня хлынула к голове, и я сказала:
– - Да, я люблю вас.
– - Очень?
Я спохватилась и отвечала ему:
– - Вам хочется это знать, чтоб смеяться надо мною?..
– - Что это значит? -- сказал удивленный Алексей Петрович и выпустил мою руку из своей.
– - Степанида Петровна уверяет меня…
Алексей Петрович рассердился: он плотно закутался в шинель, потом совсем раскрылся, как будто ему стало жарко, и сказал мне:
– - Хорошо! Я сегодня же докажу вам, как я смеюсь над вами, а вам стыдно верить всем.
Мне всегда было весело, когда он сердился: мне казалось тогда, что он меня любит, и теперь сама не знаю как, но я много говорила ему, что очень люблю его. Он просил позволения поцеловать меня, но я твердо отказалась. Он сказал:
– - Ведь вы завтра поцелуете же меня как жениха?
– - Как жениха! Вы разве хотите жениться?..
– - Не сами ли вы сказали, что любите меня?
Когда Алексей Петрович тихо говорил со мной, я сама не знала, что делала, я была совершенно в его власти. Не знаю, как случилось, но я почувствовала его жаркое дыхание, и его горячие губы прикоснулись к моей щеке. Я не противилась; на глазах моих навертывались слезы; я вся горела, но мне было хорошо.
Вдруг раздался голос на лестнице: "Наташа!", и брат уже стоял перед нами.
– - Беги скорей! Тебя ищут!
С испугу я все забыла и, схватив брата за руку, хотела тотчас бежать, но Алексей Петрович удержал меня.
– - Погодите, -- сказал он жалобно.
– - Я боюсь: меня тетенька ищет.
– - Ну, так до завтра; не забудьте ваших слов. А я теперь пойду говорить с вашей маменькой.
– - Ах, нет, погодите! Могут догадаться; лучше вы через час приезжайте!
– - Хорошо, прощайте!
И Алексей Петрович поцеловал мою руку. Дрожь пробежала по мне, и какое-то особенное чувство овладело мной: в первый раз целовали у меня руку, будто то был знак, что я уже не девочка… Проходя прихожую, где вечно лежала собака, привязанная на цепи, я думала: вот злая собака сейчас своим лаем известит всех, где я была; но она, свернувшись, дремала и только при моем появлении приподняла и тотчас закрыла опять свои заспанные глаза да стукнула раза два хвостом в знак приветствия. Я вошла в детскую; мне казалось, что на моей щеке губы Алексея Петровича оставили огненный знак; я закрыла щеку рукой, но и на руке мерещился мне тот же знак, -- я совершенно смешалась. Но беспокойство мое было напрасно: отсутствия моего не заметили…
Ровно через час собака залилась лаем. Степанида Петровна радостно заглянула в прихожую и с торжественной улыбкой сказала:
– - А вот и Алексей Петрович.
Но встретив мой взгляд, полный гордости и презрения, она смутилась и поспешно отвернулась…
Я села в угол и решительно не сводила с нее глаз: она как-то странно конфузилась, вертелась на своем стуле, наконец переменила место: казалось, мои глаза, как огонь, жгли ее совесть… Наконец она не выдержала и сердито спросила:
– - Что ты вытаращила глаза?
– - Я стараюсь прочесть в ваших глазах, сколько вы сегодня лжи и доносов сделали маменьке.
– - Ах, боже мой! Что с тобой? Да ты так дерзко смотришь! Ну, погоди, завтра тебе будет за все.
– - Посмотрим! -- сказала я так выразительно, что тетушка побледнела и превратилась вся в удивление…
Гости разошлись, но Алексей Петрович еще остался…
Я легла спать в страшном волнении, в первый раз чувствуя какое-то достоинство: меня любят, я выйду замуж, больше никакой мысли не могла я связать в голове… Утром я стала, по обыкновению, сбираться к учителю, но маменькина горничная с улыбкой сказала мне:
– - Барышня, маменька не приказала вам сегодня ходить к учителю… поздравляю вас, барышня!.. -- прибавила она значительно.
– - С чем? -- спросила я, невольно вздрогнув.
– - Полноте, барышня! Я ведь слышала, как Алексей Петрович разговаривал с маменькой; вы теперь невеста… так подарите мне старый салоп.
Степанида Петровна еще лежала в постели и, казалось, спала, мы говорили тихо, -- но при слове "невеста" она вскочила, с испугом осмотрелась кругом и дико закричала:
– - Кто? Какая невеста?
Я знаком просила горничную молчать. Тетушка взволновалась. Я начала смотреть на нее по-вчерашнему.
– - Что же ты нейдешь? Уж половина десятого, -- сказала она с беспокойством.
– - Не хочу, -- отвечала я презрительно.
Она все заметней терялась, но когда Александра Семеновна радостно поздравила меня как невесту, Степанида Петровна задрожала и рухнулась на стул… ноги ей изменили… она закрыла лицо руками п заплакала.
Вдруг все засуетились в детской, глухой шум пролетел всюду: "Маменька идет! Маменька!.." Еще в прихожей слышались твердые шаги, -- маменька величественно вошла в детскую.
Я поцеловала ее руку и возвратилась на свое место… Маменька начала так:
– - Очень хорошо! Так-то вы себя ведете? Я все знаю… -- Тут она склонила голову на сторону, отчего во всей ее фигуре еще резче выразилось чувство материнской гордости, и продолжала: -- Ваше счастие, что вы имеете такого отца и такую мать… вы думаете, что он женится за ваше лицо? Нет, из уважения к вашему отцу и матери… -- И, переменив величавый тон на простой и снисходительный, она заключила:
– - Отчего ты не сказала мне, что он хочет жениться на тебе? А?
– - Оттого, что я вас совсем не видала…
Маменька, немного смущенная смелым моим ответом, трагически сказала:
– - Хорошо! Теперь все кончено! Желаю, чтоб вы жили так же, как ваш отец с матерью.
У меня невольно вырвалось:
– - Не дай бог!..
Заметив только движение моих губ, маменька сердито спросила:
– - Что?..
Я молчала. Видя в своей дочери такое равнодушие, она поспешила покончить сцену, обещавшую ей гораздо больше эффекту…
– - Ну, поздравляю -- и вот тебе мое благословение! -- Она сделала крест на воздухе и выразительно протянула мне руку… Но, не знаю, что-то удерживало меня поцеловать ее… Напрасно Александра Семеновна тихонько делала мне умоляющие знаки: какое-то новое, странное чувство говорило во мне все громче и громче, и я не двигалась… Наконец маменька, оскорбленная, прижала отвергнутую и усталую руку к груди, с презрением осмотрела меня с ног до головы и быстро пошла из детской, сосредоточив в своей походке весь оста ток величия…
Сестры и братья радовались моей смелости, Александра Семеновна бранила меня и охала. Степанида Петровна сидела как убитая, с поникшей головой; коса ее была распущена, она держала в руках гребенку и бессмысленно смотрела на нее; только изредка ее взгляд падал на меня… Наконец она наскоро оделась и ушла с чрезвычайной поспешностию…
Вечером, когда приехал Алексей Петрович, папенька привел его в детскую и сказал: