— Я тоже работал в Чека, — сказал Тарасов. — Вместе с Яковом Воробьевым. И поступали мы так же… Лучше терпеть лишения, чем преступать черту честности.
— На меня обозлились… Я, видите ли, «страж законопослушания». Послушание вождям и закону явились залогом победы… Тогда рушились державы и законы, буржуи объявили вне закона Советскую власть, все средства бросили против нас, ничем не брезговали, беззаконие ввели в норму права — а мы в это время показывали пример послушания партии. Парадокс? Нисколько! Это вытекало из нашего неписаного закона — воли трудящихся.
— Слово вы откопали старомодное, но хорошее. Без контролирующей воли трудящихся наступил бы хаос и произвол. Закон или беззаконие, третьего не дано. Нашим гражданам права их и привилегии хорошо известны и приятны. А вот дойдет дело до ответственности, до обязанностей, они большинству смутны… Верно?
— Верно. Продолжайте.
— Когда я говорю ученикам: «Надо идти огораживать садик», они отвечают: «Мы сперва это обсудим». Когда я говорю учителям: «Надо приходить вовремя», они отвечают: «Я опоздал только на десять минут, это — пустяки». Я принимаю меры, и я не нравлюсь.
Тарасов улыбнулся.
— А вы думаете, я всем нравлюсь? — Вдруг лицо его сделалось строгим. — Однако приглушение индивидуальных творческих возможностей взрывает систему изнутри. Чем жестче дисциплина, тем слабее она влияет на душу, тем больший вызывает протест. Я спросил одного дворянина, который вместе со мной отбывал каторгу, как это он — воспитанник Пажеского корпуса — стал революционером? «А так же, как стал им князь Кропоткин, — ответил он, — как сын попа Чернышевский, как Софья Перовская — дочь губернатора. В том-то и дело, что влияние среды вовсе не так очевидно, как принято думать. Воспитание великосветское иссушило душу. Оно всегда напоминало мне, что я каждую минуту должен угождать всем, примиряться со всеми… лицемерить. Оно — воспитание — было очень благоприятным для выработки протестанта. Оно раздражало, и я дозрел…» И революционеров из дворянского круга я очень понимаю. — Тарасов передохнул и продолжал: — Никогда не забуду этого. Формальная дисциплина, постоянные разговоры об общественной работе, сентенции о долге, — как бы они не посеяли в душах ребят скуку, обратное тому, к чему мы стремимся.
— Ах, как я вас понимаю. Даже самый вкусный пирог, если он дается неумеренно, назойливо, как единственная и постоянная пища, может привести к бунту. Но у нас беда в том, что своеволие переходит в крайнюю распущенность, становится опасным. Надо перевести его в русло полезных подвигов, формировать гражданскую личность.
— Согласен. Воспитать современного человека нельзя, если обходить эту проблему — гражданскую дисциплину. У нас сейчас много говорят о законности. Но всякий закон предусматривает наказание. А где же сознательность? Мне говорят: закон должен уступать место совести, чтобы, дескать, действовал всякий не за страх, а за совесть, чтобы было мне все можно, а сам бы я не делал того, что нельзя. Согласен. Закон запрещает. Но во имя чего? Чьих интересов? Мне, тебе, пятому, десятому может не понравиться запрет. А все равно этот запрет выгоден для каждого лично. В противном случае, без закона, кто-то более сильный может снять с меня пиджак.
— И при законе так снимают…
— В том-то и дело. Страх нужен. Некоторые страх перед законом считают безнравственным. Но еще Беккариа говорил (извините, я юрист по образованию): страх человека перед человеком гибелен, но страх перед законом благодетелен. Пусть эту формулу мы не примем целиком. Пусть не будет у нас страха. Но уважение к закону, тем более исполнение его предписаний — абсолютно обязательно. И на улице, и в школе. Если в вашей школе, а она — атом духовной жизни нашей страны, — если в вашей школе захолустного приокского городка происходят такие отрыжки троцкизма, то что же происходит в объеме всей страны? Да, только Ленин видел угрозу в как будто случайных и невинных упражнениях Троцкого. Теперь все мы видим плоды этих «невинных забав». Даже съезд вынужден был посвятить этим «забавам» свои заседания. Вы читали стенографический отчет?
— Не все.
— Его еще будут изучать и изучать.
— А мне какой урок… Ведь этот Петеркин и меня чуть-чуть было не запутал.
— Они не такие простаки, какими кажутся. Кричат: «Мы за народ». А готовят ему новую кабалу. У меня есть опыт подпольной работы… И их вожаки не рядовые какие-нибудь… Замутили воду в Ленинграде, и сюда эта муть доплыла. Это вы только одного Петеркина знаете, а их было в городе добрый десяток… И изворотливы… говорливы… Чистые обольстители. Вот и вас поначалу обольстили…