— Вы, Евстафий Евтихиевич, опять про этот реакционный Египет заладили. А в программе — Первый Интернационал. Дойдет это до Ариона, заварится оказия — не расхлебаешь. И меня потянут. Ну вас тут, право… вы бы посоветовались с Петеркиным, он все установочки знает. Дока.
И Евстафий Евтихиевич опять погружал аудиторию в мрак мертвящей скуки. Дело в том, что у Евстафия Евтихиевича была только одна книга в распоряжении, по которой он преподавал обществоведение, — «Календарь коммуниста» за 1924 год.
Сидя за столом, он диктовал оттуда унылым голосом фразы. Один из учеников записывал их на доске, а все остальные это списывали и заучивали наизусть. Поэтому ученики, как только распознавали в руках учителя эту желтую книжку в картонном переплете, то принимались хором зевать, глазеть в окна, нетерпеливо шептаться, тыкать друг друга в бока, ковырять перочинными ножами парты, чинить карандаши, делать чертенят из газетной бумаги, перебрасываться записочками или готовить уроки по математике, которая была у них в большом почете как самая точная наука. Оттого, может быть, Евстафий Евтихиевич и не выходил из состояния постоянной тревоги. А когда он услышал, что едет новый учитель, который, уж наверное, оттянет у него часть уроков, да еще, как все молодые, обязательно будет насаждать опять что-нибудь «самое актуальное», он вовсе не спал эту ночь, только под утро забылся, да и запоздал на уроки.
Когда он вошел и сел за стол, его даже не заметили. Ученики в это время увлеченно говорили о предстоящих переменах в школе и уговаривались, как бы насолить старому учителю, он уйдет, и тогда дадут им молодого. На доске было написано: «Долой египетскую мумию! Да здравствует метод проектов!»
«Значит, новичок их уже взбудоражил», — подумал Евстафий Евтихиевич.
В углу завсегдатаи кино спорили о достоинствах «Баб рязанских» — картины, вчера только что просмотренной.
Когда учитель остановился подле парты Женьки, тот приколол к его пиджаку записку: «Шумим, братцы, шумим!» И те, к которым Евстафий Евтихиевич поворачивался этой запиской, в самом деле принимались шептаться, хихикать и шуметь.
Евстафий Евтихиевич тихо сказал:
— Тише, ребятки. Уймитесь, пора. Я пришел.
— Очень жаль, — отозвались на задней парте. — Можно бы и пропустить этот урок.
Ученики переходили с места на место, и спор все больше разгорался. Тогда Евстафий Евтихиевич развернул свой «Календарь» и назвал громко фамилию самой дисциплинированной ученицы — Нины Сердитых. Та вышла и взяла мел в руки. Ученики стали рассаживаться по партам нехотя и не ослабляя своих реплик.
— Пойдем дальше, — начал Евстафий Евтихиевич убитым голосом. — Кооперация бывает, так сказать, трех родов: производственная, торговая и потребительская. Пожалуйста, записывайте: производственная, торговая, потребительская… Сейчас я вам все это объясню досконально.
Нина Сердитых писала на доске о кооперации, которая бывает трех родов, но никто и не притронулся к бумаге. Напротив, шум еще больше возрос. На задних партах громко переругивались, дрались, спрятавшись за тех, кто сидел впереди. А передние хоть и хранили молчание, но глазами и ушами нацеливались не на учителя, а на сидящих позади.
Евстафий Евтихиевич уныло поднялся с места и прошелся меж рядов парт. Это был у него испытанный педагогический прием — так водворять тишину. Но сегодня и этот прием не подействовал. Лишь только он приближался к разговаривающим, они тут же смолкали. А когда отходил от них, то за спиной вновь возобновлялись шепоты и смех, да еще сильнее. Мысль о новом учителе и предстоящих переменах не покидала его и мучила. Он чувствовал, что сегодня не в силах удержать класс в рамках самого элементарного порядка. Измученный, он прислонился к стене и опустил беспомощные руки. Красные пятна рдели на его изможденном лице. Пальцы рук предательски вздрагивали.
— Перестаньте шуметь, — сказал он умоляюще. — Как вам не стыдно. Давайте заниматься… Ведь услышит директор — мне нахлобучка.
— Поставим этот вопрос на голосование, шатия-братия, — ответили с задней парты. — Решим демократически. Демократия — мать порядка.
— Это про анархию сказано, дурак.
Все громко засмеялись.
А учитель думал: «Отхватят обществоведение у меня, и останется пятнадцать уроков. Полсотня рублей, положим, хватит мне и больной тетке. Но как повернется дело дальше? Еще пригласят новичка, отберут и словесность. «Устарела метода, скажут, не знаешь новых поэтов — Жарова, Казина, Орешина. Иди на все четыре стороны, старик…»