— Тетя Сима, пожалуйста, положите вместо перины простой соломенный тюфяк. Я так не привык.
— Нет уж, голубь голубой, меня за это люди осудят. Чтобы такой красавец, со сторублевым жалованьем, да стал на соломе спать… А вот еще скажу: иконки я никогда не убираю… Хоть гневайся, хоть нет… А изба без иконок — это все равно как кровать без подушки.
— Ну что делать, ладно. А это что за книги?
Пахарев снял с поставца в кожаных переплетах тяжелые, с засаленными страницами, книжки и прочитал заглавия: «Новейший лечебник. Самые верные способы посредством трав излечивать все болезни». «Тысячи советов, как быть богатым и счастливым». Книги были столетней давности.
— Вот их ты мне оставь.
— Нет, родимый, их-то вот и не оставлю. Читать-то их следует с молитвой. А ты ведь, чай, безбожник?
— Да, тетенька Сима, врать не буду, атеист.
— Теист. По сектантской вере, выходит. И таких у нас в городе много. Баптисты, хлысты, скопцы, молокане… Староверы тоже. Не в укор тебе будь сказано, молодец, не по-нашему это. Не по-православному. Едина праведна вера есть — православная, русская… Я, батюшка, тебе самоварчик поставлю.
— Не откажусь.
Она забрала книги и сказала, с любовью их поглаживая:
— Без них нам нельзя. Всякое на миру случается. А эти книги выручают, страх нужденные, не какие-нибудь романы да романцы. Бабам по докторам шататься недосуг, так со всякой всячиной ко мне. А разве откажешь? Это мне от бабушки-дьяконицы в наследство осталось, вот я и пользую… А эти вот иконки святых, — она указала на маленькие прокопченные лики на дощечках, развешенных рядом с поставцем. — Ежели лечебник не помогает, тут уж приходится обращаться к помощи их. Всякий святой, батюшка, имеет свою благодать исцелять болезни, она, благодать-то, дана от бога… Вот эта иконка предтечи Ивана врачует глаза. Святой Роман избавляет от неплодства и бесчадия, а от грыжной болезни надо кучаться молитвой преподобному Артемию, от трясовичной — святому мученику Миките. Винный запой и загул и прочие блудные страсти изгоняет святомученик Винефатий… Верующему надо только одно помнить: в какой день какому угоднику служить молебен — и все. Я никогда не хвораю и знать не знаю, что за хворь, а мне, почитай, восьмой десяток.
Она ушла ставить самовар, а Пахарев, не спавший ночь, стащил с кровати перину и лег на жесткие доски, прикрытые простыней. И думал весело: «Миргород. Ну что ж, засучивай рукава, Пахарев. Включайся в культурную революцию… Не пищи!»
Чуть-чуть ветерок повевал в спаленку, колыхал тюлевые занавески. И тишина, и уют, и чистый воздух сделали свое дело. Он мгновенно заснул.
5
После обеда, если дозволяло время, Евстафий Евтихиевич имел привычку отдыхать на кушетке с книгою в руке. По прочтении страницы глаза его слипались. Через час, освеженный дремотой, он поднимал книгу с полу и продолжал чтение.
Читал он только классиков художественной литературы. И еще исторические и философские сочинения. Все написанное учеными о позднейших временах он считал сомнительным по достоверности.
Когда он возвращался из школы, на пороге его встречал квартирант Каншин и поздравлял с добрым днем. А если замечал на лице учителя беспокойство, участливо спрашивал: «У вас неприятности, дорогой Евстафий Евтихиевич?» — и старался его развлечь и утешить.
На этот раз страдальческое выражение на лице Евстафия Евтихиевича квартиранта прямо-таки сразило.
— Что с вами? Вы больны? Сердце? — испуганно воскликнул Каншин. — Я вам дам кремлевских капель, сейчас, один момент.
— Оставьте меня, дорогой мой, — ответил учитель. — Сердце лечат только сердцем. А где оно у них? Сердце, по-ихнему, — буржуазный предрассудок.
Он накормил тетку, уложил ее в постель…
— Петля затягивается все туже и туже, мой милый. Был в школе один вертопрах — Петеркин этот. Сегодня появился второй. Кажется, еще хлеще. Из этих крикунов: «Задача наших дней — радикально реорганизовать воспитание кадров, внедрить комплексный метод, политехницизм, метод проектов…» Боже мой! Ведь никто же ясно не знает содержания этих слов. Бесконечная болтовня и судорога заседаний…