Пока часть казаков захватывала обоз, казну и пушки Потоцкого, другие ворвались в город. Рущиц в одном белье удрал верхом, а Потоцкий забрался в чью-то клуню, залез в сено и просидел там до самого вечера. Шляхта не могла остановиться и в соседних селах, потому что крестьяне тоже взялись за косы и вилы.
Абазин пошел дальше по Брацлавщине. Туда повернул и Самусь, потому что на Волыни каштелян Лядуховский созвал ополчение и сколотил войско, на много превышавшее силы Самуся.
Братковский попытался поднять волынских крестьян. Он разослал своих людей не только по Волыни, а и по Брацлавщине и Подолью. Его гонцы ездили от села к селу: посполитые выбирали сотников, которые должны были ждать сигнала, чтобы все волости выступили одновременно. Братковский мыслил после удачного восстания на Волыни, Брацлавщине и Подолье, перенести его в самую Польшу. С несколькими близкими единомышленниками он ездил по селам. Передвигались большей частью ночью, а на день останавливались в какой-нибудь крестьянской хате. Лядуховский разослал во все концы отряды дворянского ополчения — ловить Братковского.
А Братковский метался в замкнутом кругу. Ни днем, ни ночью не отставала погоня. И вот в селе Мятино его настигли. И здесь, как и во всех других селах, посполитые в один голос отвечали шляхтичам, что о Братковском они знать ничего не знают. Может, с тем и уехали бы шляхетские ополченцы, да навел их на след один богатей. Братковский и его два помощника отстреливались недолго — у них кончился порох…
Возле Мятина их судили полевым судом, на который приехал сам Лядуховский. Братковский никого не выдал, хотя ему растягивали руки и ноги, прикладывали к телу раскаленное железо, втыкали в рану на руке ружейный шомпол. Его присудили к смерти через рассечение семью ударами. Он принял их, не издав ни единого стона.
Казнив Братковского, Лядуховский хотел итти на Самуся, но не решился: Самусь осадил с севера ключ Побужья — город Немиров, с юга к Немирову подошел Абазин, преградив к нему всякий доступ.
Комендант Немирова был известен на Брацлавщине и Подолье своими жестокими расправами с крестьянами. Взять крепость штурмом оказалось невозможным. Тогда кто-то из посполитых пробрался в крепость и уговорил жителей города открыть ворота. Через открытые ворота среди бела дня ворвались в город сотни Абазина. Казаки и крестьяне не миловали шляхту. Толпа крестьян поймала жестокого иезуита Цаплинского и коменданта города. Обоих вытащили на площадь. Семашко хотел устроить суд, но крестьяне до суда порубали их…
…И снова под копытами коней стелются подмерзшие осенние дороги и почерневшая стерня.
Абазин, Самусь и Семашко разбили свое войско на небольшие отряды.
Семашко ехал с одной сотней. Ехал туда, где, как он узнал, недавно поселился пан Федор. От бывшей любви к Лесе не осталось и следа, однако хотелось узнать, как сложилась ее судьба. Вот и деревня. Но вместо новых хором пана Федора Семашко увидел лишь груду холодного пепла.
В деревне было шумно. Из дворов выезжали вооруженные крестьяне, их провожали матери, сестры, дети. На перекрестке трех улиц сбилась толпа, и оттуда доносились крики и ругань.
— Похоже, кого-то бьют, — сказал Максим.
Семашко подъехал к толпе. Увидев казаков, крестьяне расступились.
— Что за шум, а драки нет? — крикнул с коня Мазан. — Дедовщину делите?
— В казаки собираемся, — пояснил пожилой крестьянин.
— А бьете кого? И за что?
— Которые не хотят выступать. А мы решили: всем в сотни записываться.
— А эти почему не хотят?
— Да мы не отказываемся… Так просто… они очень торопятся выйти, а мы говорим: надо свои дела поделать, а завтра выйти.
— Врете, богатеи, панов жалеете, сами в шляхту лезете, — послышались голоса.
— Бог с вами. Коли так, мы и сейчас выедем.
— А пан Федор где? — спросил Семашко, подбирая поводья.
— Его и след простыл. Он загодя уехал. Вы нас к себе примете?
— Пока примем, а там посмотрим, какие из вас казаки выйдут… Двинули, хлопцы.
Рядом с Семашкой ехал пожилой крестьянин на рябой лошаденке с натертой хомутом холкой.
— Чего это у тебя конь такой поганый? Разве у пана коней не было?
— Добрые были кони, так казаки забрали.
— Когда? Разве здесь до нас кто был?
— Были, казаками себя называли. Только не верится. Панский скарб забрали — то правильно, а вот у людей последнюю скотинку и коней забирать — это никуда не годится. Хотя бы брали у тех, кто достаток имеет, а то у всех подряд.
— Как же так? Наши никого не грабят.
— Не знаю уж, чьи они, а только давно по волости гоняют. Нас не меньше, чем панов, дерут.
— Где они сейчас?
— На тот край перекинулись, — показал крестьянин рукой.
— Идем туда.
— Дорога там очень плохая.
— Ничего, сейчас подмерзло.
До самого вечера ездили по окрестным селам казаки и, наконец, нагнали разбойников. Их было около полусотни. Выяснилось, что один шляхтич переодел своих гайдуков, сам оделся в казацкое платье и грабил всех без разбора. Они сдались почти без боя.
Казаки и крестьяне крепко избили их и отпустили, а атамана привязали к дереву и оставили в лесу.
Заночевали в соседнем селе, а наутро снова двинулись в путь. Семашке пришлось разделить свой отряд — так вырос он за полтора дня. А по дороге встречались все новые крестьяне, именовавшие себя казаками какого-либо, доселе неизвестного, полка. На вопрос Семашки: «Чьи вы?» — отвечали: «Шпака, Карнауха, Дубины, Деревянки, Скорича», — и всякий раз добавляли для верности: «Мы казаки Палия».
Глава 20
НЕ ПОСРАМИМ СЛАВЫ КАЗАЦКОЙ!
Белая Церковь пала в одно время с Немировом. Шесть недель длилась осада. Поляки, измученные осадой, сочли за лучшее уйти из города в крепость и там ждать подмоги. При отходе они сожгли городские посады.
Сначала Палий попытался взять первоклассную белоцерковскую фортецию штурмом. Два дня плели лозовые коши, насыпали землей. Под их прикрытием приблизились к стенам, однако на стены никому влезть не удалось. Тогда Палий пошел на хитрость: на глазах у торжествующего врага он стал отводить казаков к лесу. Сам он шел сзади, ведя коня в поводу.
— Не выйдут, побоятся, — заметил Цыганчук. — Не удастся наш фортель.
— Поглядим, может, и выйдут.
Оба украдкой бросали взгляды на полуразрушенный посад. Там все было тихо, только ветер шелестел на огородах сухой прошлогодней ботвой.
Крепостные башни маячили далеко позади. Палий въехал в лес и направил коня по узкой просеке. Потом остановился, снял седло, подостлал попону и лег на землю. Полковника трясла лихорадка. Палий сжимал веки, стараясь побороть болезненную дрему, но не смог. Он уже не слыхал, как со стороны крепости донеслись выстрелы и громкие крики. Проснулся оттого, что кто-то тряс его за плечи.
— Батько, хлопцы коменданта гонят, — сказал Гусак.
— А крепость как? Андрущенко не кинулся туда?
— Нет. Их выехало человек пятьдесят, — верно, осмотреться хотели. И комендант с ними. Когда они миновали посад, мы вскочили, подняли коней и — наперерез. Сколько-то порубали, сколько-то живьем взяли. А человек пять видят, что некуда деваться, и прямо на Фастов подались. Не к нам ли в гости?
— И это может быть. Ничего смешного — они у нас же в Фастове будут защиты искать. Хлопцы догонят их?
— Определенно догонят.
— Тогда езжай и скажи им, чтобы ко мне везти не спешили. Я в Офирне буду. Только не трогайте их.
Палий приехал в Офирню. Не прошло и часа, как туда привезли коменданта Галецкого, трех драгун и какого-то молодого офицерика. Палий приказал привести в хату пленных офицеров. Галецкий держался с достоинством, зато молодой офицер, почти ребенок, все время менялся в лице и испуганно смотрел На Палия.