Он сказал про врагов так обыденно, словно не было ничего естественнее, чем считать кого-то врагом до смерти одного из вас. Валера покачал головой, спохватился и торопливо оглянулся на дверь комнаты. Мама бы точно не поняла его внезапную зарядку!
— Им нужны те, кто помнит? — переспросил он в Ленинграде. — Почему помнят не все?
— Это же элементарно, — Феликс Феликсович с утомленным видом откинулся на спинку кресла, глянул из-под ресниц. — Если стратилата просто убить, то его пиявцы тоже перемрут с ним вместе. Дар перейдет к другому только в полнолуние, столько им без хозяина не протянуть. Этих пиявцев можно отмолить. В этом случае они всё помнят, но чаще всего калеки. Руки не гнутся, ноги отказывают, речь невнятная — что скажешь, видел таких? Вербовать их и смысла нет, редко из кого хорошие охотники получаются. А вот если стратилат свою кровь другому отдал, тут совсем другой коленкор!
Увлекшись, Феликс Феликсович сбросил маску томной скуки, подался вперед, объясняя с азартом:
— Пиявцы, конечно, снова людьми становятся, и кровь у них гнильем отдает, как и полагается, но отмаливать их не нужно. Чаще всего они остаются здоровыми, а некоторые, через день, два или неделю, вспоминают, что делали. И вот агент «Хеллсинга» проходится по этим бывшим вампирам и спрашивает, не хотят ли они искупить и всякое такое. Многие, как ты понимаешь, хотят. Вот друг твой Лёва, например, да?
— Да, — согласился Валера. — А баба Нюра, значит, агент? И священник, который её отмаливал, тоже? И отец Павел?
— А что тебя удивляет? — пожал плечами Феликс Феликсович. — Священников среди них много. Если мы заключаем договор с адскими силами, то они — вполне естественные наши враги, верно? Кому ещё сражаться с адскими полчищами, как не христианским праведникам, с крестом и молитвой.
Он засмеялся, и Валера почувствовал, как по рукам побежали мурашки от этого безрадостного смеха.
— А пиявцев потом себе забирают, — закончил Феликс Феликсович. — И на следующего стратилата идут. Схема работает последние две сотни лет, чудом, буквально чудом выживаем, Валерочка! Видишь, страну за железный занавес задвинули, с Западом только ядерной войны не хватает, а эти клопы из «Хеллсинга» всё равно пробираются. Так и живём.
— Я понял, — кивнул Валера. Противостояние начинало казаться бессмысленным. На стороне какого добра могли сражаться охотники такими методами?
— А кто говорил, что они — добро? — удивился вслух Феликс Феликсович.
— Вы что, мысли мои читаете?!
— Не твои, — пояснил Феликс, снова становясь расслабленно-благодушным, как отдыхающий на коврике пёс. — Агриппины Павловны. А ты свои ей буквально в голову кричишь, так что — полный контакт или как там это у радистов называется.
Его вопрос Валера проигнорировал. Тут было над чем подумать и самому, а главное — надо было разобраться, как общаться с охотниками после всех этих новых знаний. Священники со штаб-квартирой в Лондоне несколько сбивали с толку.
— Пойду я, пожалуй, — сказал он и встал. — Спасибо за консультацию.
— Обращайся, — радушно кивнул Феликс Феликсович. — Как я уже говорил, просвещать молодежь — моя обязанность.
Он снова открыл перед Валерой дверь. Вообще-то Валерка мог уйти и так, просто отцепиться от тела Агриппины Павловны и исчезнуть, переносясь обратно в свой город и к своим делам. Но всё же был ещё один вопрос.
— А ваш Павел, — спросил он в коридоре, — это нормально, что вы с ним… так? Кажется, ему не очень нравится.
— Мне всё нравится! — Павел снова выглянул в коридор. — Кроме Пикассо, французского и этого ещё… Как его там? Усатый такой. Вот до этого Феликс Феликсович мне Рубенса показывал, вот это да, это я понимаю — искусство! От тех картин жить хочется.
— С современным искусством у нас пока не очень, — улыбнулся Феликс, — но мы над этим работаем. Не переживай, Валерий, пиявцам всё нравится, что с ними ни делай, только не бросай. Поэтому, дорогой мой, и дружить, и враждовать всерьёз можно только с другими стратилатами.
— А люди?
— Люди… Ну что люди? Их даже пиявцы за равных себе не считают, — отмахнулся Феликс Феликсович, и Валера вернулся обратно к себе.
Вода в тазу была розовой и пахла кровью. Сам не заметив, он всё-таки ободрал пальцы.
— Валера! — мама заглянула в комнату с трубой от пылесоса наперевес. Казалось, что она вот-вот пойдёт с ней в атаку, как когда-то рыцари на турнирах. — Сколько можно драить одно несчастное окно?! Давай уже поживее, до вечера убираться хочешь?!
— Да, мам, я уже почти всё, в общем.
Потом подошли Лёва и Рита, как и собирались, втроём они закончили уборку, отказались от обеда и вскоре пыхтящий грязно-белый ПАЗик уже вёз их за город. Валера смотрел в окно. С Лёвой они сегодня почти не разговаривали, не считать же за разговор «Чем тут вытирать пыль?» и «Пол мыть уже можно?»
Да и о чём с ним было говорить? Даже став стратилатом, Лёва оставался на стороне охотников. Интересно, как им было от того, что с ними работает вампир?
Автобус ехал не торопясь, тормозил на каждой остановке, хотя салон был почти пустым. Никто не рвался за город в октябре.
— Валер?
— Что? — он обернулся к Лёве, который сидел позади него и заодно стряхнул его руку с плеча.
— Ты же всё равно покажешь мне, как смотреть видения, правда?
— Покажу. Как говорит Феликс Феликсович, просвещать молодежь — моя обязанность.
— Спасибо. Не хотелось бы, чтобы ты из-за этого на меня сердился, — Лёва кивнул и отодвинулся, откинулся на спинку сидения, явно собираясь молчать до самой деревни.
«Из-за этого», видимо, было о том, что Лёва поддерживал Валентина Сергеевича в том, что драться с вампирами не рано ни с какого возраста. «Хеллсинг» всегда так делал, а Валере не стоило лезть, потому что это было их внутренним человеческим делом, а «дружить и враждовать всерьёз можно только со стратилатами», — как сказал Феликс Феликсович сегодня. Валера постарался вытряхнуть эти слова из памяти, как шелуху из кармана. Тут недалеко было до того, чтобы начать всех делить на достойных и недостойных, а это, как показывал опыт фашистской Германии, ни к чему хорошему не приводило.
Он тоже уставился в окно. Вспоминалось, как они с Ритой приезжали сюда, как он ещё верил, что отец Глеб может ему помочь, и воспоминания о собственной наивности обжигали не меньше святой воды.
— Выходим, — напомнила Рита и первой направилась к дверям, легко приноровившись к качке автобуса и ни за что не держась.
Казалось, они были здесь только вчера. Деревья ещё не облетели, солнце светило почти по-летнему, как будто время здесь разлилось формалином между домами, навсегда остановив жизнь.
— Вот здесь он меня и догнал, — сказал Лёва, глядя на павильон остановки. — Пырнул когтями, хотел укусить, но я его чётки порвал с амулетом… Потом подъехал автобус. Я думал, он за мной в город не погонится. Думал, обошлось уже, осталось только до города потерпеть. А он оказался умнее.
Валера не удержался, шагнул ближе, сжал его плечо:
— Мне, правда, жаль, что с тобой это случилось. Мне надо было успеть…
— Ты здесь не причём! — тряхнул головой Лёва и первым двинулся по тропинке к деревне. — Я сам был виноват, — сказал он громче.
Узкая тропка петляла среди высокой, уже почти совсем высохшей травы, и идти по ней можно было только след в след.
— Думал, раз он «отец Глеб», то тоже на нашей стороне. Так что… сам дурак, что умер.
— Так о каждом умершем можно сказать, — не согласился Валерка. — Сам виноват, что дорогу не там перебегал. Сам виноват, что поскользнулся и шею сломал.
«А Анастасийка сама виновата, что ждала меня на скамейке, — продолжил он мысленно, не решаясь даже выговорить эти имена вслух. — А Денис — что позволил стратилату себя укусить, так получается?»
— Нет, Лёв, в убийстве виноват убийца.
— У меня такое ощущение, что вы сейчас из-за этого подеретесь, — Рита шла перед Валеркой, по пути срывала седые метелки костреца и выбрасывала их, чтобы через несколько шагов сорвать следующие. — И было бы о чём спорить. Лёва жив, отец Глеб мёртв — разве всё не хорошо сложилось?
— Хорошо, — вздохнул Валера.
Вот только вернуть других убитых он не мог.