Тогда она ответила великому князю, что не понимает смысла его слов, а двор великой княгини ей приказала посещать их тетка — императрица. После этого она прямо пошла к сестре и спросила, зачем учит великого князя говорить ей несуразные вещи. Лизбет испугалась, заморгала своими короткими ресницами и вдруг зашептала ей: «Государыня очень болеет. Ты нас… меня держись: всякое может произойти!»
И тут она все поняла. Ведь эта толстая подушка — сестра ее — сама метит в императрицы. А в комнате вокруг по вечной неряшливости ее валялись нижние юбки, таз туалетный выглядывал из-под кровати. И лицо у Лизбет от вчерашних румян было еще не мытое…
Великий князь с того случая стал уж совсем по-родственному покровительствовать ей: приподнимал при всех от пола, как маленькую, грозил пальцем и продолжительно хохотал при этом. И всякий раз ее охватывала та же гадливость.
В большом праздничном обеде, когда сто человек сидели за столом, великий князь вдруг принялся осуждать известную в свете интригу конногвардейца Челищева с императрицыной племянницей Гендриковой.
— За таковую дерзость следовало бы отрубить виновному голову, чтобы не смели офицеры завлекать фрейлин, а тем паче дам из царской семьи! — заявил он с важностью, и все замолчали. За столом там сидели одни военные, но лишь голштинские генералы из них — все больше бывшие капралы и сапожники — одобрительно закивали.
— Ваше императорское высочество! — возразила она громко. — Я никогда не слышала, чтобы взаимная любовь влекла за собой такое деспотическое и страшное наказание!
Великий князь снисходительно покивал ей:
— Вы еще ребенок и не понимаете, что когда имеешь слабость не наказывать смертью людей, достойных ее, то неминуемо водворяются неповиновение и всевозможные беспорядки.
Она даже отставила бокал от себя:
— Ваше высочество! Вы говорите о предмете, внушающем всем присутствующим неизъяснимую тревогу, так как, за исключением ваших почтенных генералов, все мы, имеющие честь быть вашими гостями, родились в то время, когда смертная казнь в России уже не применялась.
Разговаривали они одни, все остальные слушали. Великий князь с искренней удрученностью покачал головой:
— Это-то и скверно. Отсутствие смертной казни вызывает много беспорядков и уничтожает основу жизни — дисциплину и субординацию.
Гвардейские офицеры, и среди них ее муж, смотрели на нее с ожиданием, и тогда она сказала ему в лицо:
— Сознаюсь, ваше императорское высочество, что я действительно ничего в этом не понимаю, но я чувствую и знаю, что ваше высочество забыли, что императрица, ваша августейшая тетка, еще жива!
Он отряхнулся, как попавшая в воду собака, скорчил рожу и показал ей язык. Голштинцы, ничего не понимавшие по-русски, захохотали, как над доброй шуткой. Великая княгиня говорила ей, что еще в Эйтине, десятилетним мальчиком, делал он так за спиной у учителей. Потом, уже русским императором, он у гроба тетки таким же манером высовывал язык митрополиту…
Но все происходило от улыбки, которой невозможно было не плениться. Она сама видела, как граф Александр Иванович Шувалов, коим пугали детей, вдруг дергался калеченым лицом и делался ягненком, когда великая княгиня улыбалась. Старый Бестужев завороженно смотрел на императрицу отнюдь не из-за придворного холопства. Григорий Орлов, при всем его подлом нахальстве, открывал непонимающе рот. Говорили, что наедине ему позволялось быть совсем другим…
И уже в первую встречу она видела, как пропадала та улыбка и некое второе лицо гляделось за ней. Не было оно уродливым или недобрым, укак бы из холодного мрамора. Улыбка притом не уходила с губ, а только каменела на мгновение.
В первый раз второе лицо показалось, когда заговорили об короле Фридрихе.
— Этот монарх выражает не сегодняшнюю, но будущую угрозу высшему назначению России! — сказала великая княгиня, и вдруг пропала улыбка. Губы были твердо сжаты и особым образом выставлен подбородок.
Такое видела она в шуваловской коллекции древних монет. В ту же минуту опять утверждалась улыбка.
К ней это не относилось. Голубая с золотом карета останавливалась всякий раз перед дачным домом на полпути от Петергофа, она бросалась, зажмурив глаза, внутрь и попадала в маленькие и сильные руки. Некая властная уверенность чувствовалась в их мягкой ласковости.