Не меньше и Польша в сплаве с Литвой мешала историческому ходу. Поляки в Москве совсем недавно были, стремясь перетянуть обратно к себе центр тяжести. Той же уздой для них стал сам заносчивый характер этого народа, воплощенный в «liberum veto». До такого уж бессмыслия дошло тут стремление к вольности, что один пьяный шляхтич может своим голосом зачеркнуть мнение пятисот других, а король и вовсе делается манекен. Так что там и здесь короли будут стремиться ограничить те вольности, а России надлежит громко защищать у них демократию.
Тут еще есть сюжет, что курфюрст Саксонский и король Польский Август Третий, исчерпав в амурных битвах свои, как сказывают, богатые возможности, со дня на день ожидает кончины. Так не предложить ли им не чужого человека, а из природного корня древних польских королей — Пястов. Еще великой княгиней думала она о нем. Кажется, единственная в ее судьбе была тут не расчетливая и чистая к ней любовь. Никому больше в письмах не пишет она с такой доверительностью.
Даже приехать он рвется к ней, только мешать это будет делу, да и как же с Гришкой?..
К тому же вопросу принадлежит и судьба Курляндии. Особой заботой Петра Великого было, чтобы сидел при начале Балтийского моря родственный герцог. Нечего к тому месту прилаживать саксонского принца, чего желает Август. Хоть и русской военной силой, но станет опять там герцогом старый Эрнст-Иоганн Бирон. Этот никогда теперь уже с Россией не развяжется. А что бессильный польский двор грозится у себя всю «русскую партию» судить, всех Чарторыйских, Огинских, Масальских и ее Понятовского, то весной уже написала в Варшаву послу Кейзерлингу: «Разгласите, что если осмелятся схватить и отвезти в Кенигштейн кого-нибудь из друзей России, то я населю Сибирь моими врагами и спущу запорожских козаков, которые хютят прислать ко мне депутацию с просьбою позволить им отомстить за оскорбления, наносимые мне королем польским». Для того и с Пруссией сейчас удобней иметь мир, чтобы остуживать поляков…
Еще по английским, датским и турецким делам предстоит ей сегодня писать к Панину. Что, не дав канцелярской власти, приспособила его к иностранным делам, то правильно. Твердости и направления он бестужевского, но современней в суждениях…
Уйдя за черту, не поняла она сразу, что же происходит. Чьим-то мановением сдвинулось облако, распалась завеса тумана, сияюще-золотой луч солнца вспыхнул из-за туч. И сразу все переменилось: нежным цветом зазеленела трава, невыносимо заблестели омытые дождем деревья, стеной встала густая зеленая плотность листьев. А за ними, там, где падал солнечный луч, расширялись дали, гряда за грядой открывались синие, голубые, лиловые леса, матово-жемчужные равнины стелились между ними. И в некоей природной симфонии, достигая чудной и немыслимой высоты, тут и там ослепительно белели храмы. Веселое, легкое золото сыпалось с крестов…
Никогда не бывалый с нею восторг стал подниматься из глубины, наполнил все тело. Совсем птичью легкость ощутила она и даже руки чуть развела, глядя в манящий лазурит неба. Синие молнии ласточек расчерчивали его свободно, во всех направлениях. Она опустила глаза, посмотрела вокруг. Открытые, светлые, праздничные лица смотрели на нее со всех сторон: мужские, женские, детские. Никто не кланялся, и было в них ожидание чуда…
Гром колоколов ударил навстречу. Впереди, на возвышении, среди зеленой рамы лесов и долин, стоял белый и золотой город. Будто невесомый сказочный пряник он был, голубые и зеленые купола как угодно теснились в некоем высшем порядке. Смутно явилось что-то в памяти. Прядь волос падала на сторону, разрушая примитивную симметрию…
В солнечном свете тонко и мощно парила земля: трава, деревья, дорога. До конца совершалось преображение, и она никто больше, а лишь Екатерина Алексеевна, русская царица. Звезда не обманывала ее. Она широко, истово перекрестилась…
Колокольный гром все продолжался. Димитрий Ростовский, бывший когда-то здешним митрополитом, выделялся праведностью и радением за весь православный народ. Неутомимо обличал он жадность и любостяжание богатых, гордость и немилосердие имеющих власть, неправду в судах. Братьев своих, служащих богу при причетах и в монастырях, бичевал за многое лакомство и скверну. Великий подвиг также совершил он, что наново собрал и осмыслил Минеи-четьи, чтобы в правильное время поминать святых угодников. Еще и при жизни его стали происходить вокруг чудесные дела и знамения. А когда умер, то через годы после того явленные мощи остались нетленны, и продолжали совершаться от них исцеления…