— Как хозяйке трактира, ей приходится быть такой, — ответила Цуппида. — «Кто не ловок, не держи лавку, а не умеешь плавать, так тони».
У Цуппиды были полные карманы россказней о медовых манерах Святоши, но из-за них-то даже Барыня повернулась, чтобы побеседовать со Святошей, поджала губы и не обращала никакого внимания на других, сидя в перчатках, как будто боясь запачкать руки, и сморщив нос, точно все остальные воняли хуже сардинок, между тем как, уж если от кого действительно воняло вином и разными гадостями, так это именно от Святоши в этом ее платье блошиного цвета и с значком «Дочерей Марии», который не хотел держаться на ее дерзко выпяченной груди. Они были заодно с ней, потому что все ремесла в родстве, и деньги они делали одним и тем же способом, обирая ближнего и продавая грязную воду на вес золота, и им плевать было на налоги.
— Налогом хотят еще обложить и соль, — вставил кум Манджакаруббе. — Аптекарь сказал, что это напечатано в газете. Тогда уж не станут больше солить анчоусов, а лодки можно будет сжечь в печи.
Мастер Тури, конопатчик хотел было поднять кулак и начать:
— Боже милостивый!.., но взглянул на свою жену и замолчал, проглотив то, что хотел сказать.
— При неурожае, которого можно ожидать, — вставил хозяин Чиполла, — потому что ведь дождя не было со святой Клары, и если бы не последняя буря, в которую погибла «Благодать» и которая была настоящей милостью божией, нам бы этой зимой не избежать голода.
Каждый рассказывал о своих несчастьях, отчасти чтобы утешить Малаволья, что страдают не одни они. «Мир полон бед, у одних их мало, у других — просвета нет», и стоявшие снаружи, во дворе, смотрели на небо, потому что еще один дождичек нужен был бы, как хлеб. Хозяин-то Чиполла знал, почему теперь не бывает таких дождей, как в прежние времена.
— Дождей больше не бывает потому, что натянули эту проклятую телеграфную проволоку, она-то и втягивает дождь и уносит его.
Тут кум Манджакаруббе и Тино Пьедипапера разинули рты, потому что как раз по дороге в Треццу стояли телеграфные столбы; но, так как дон Сильвестро принялся хохотать и делать при этом «а! а! а!», как курица, хозяин Чиполла в бешенстве соскочил с забора и накинулся на невежд, у которых уши длинные, как у ослов.
— Кто же не знает, что телеграф приносит вести из одного места в другое; это делается потому, что внутри проволоки есть такой сок, вот как в виноградной лозе, и таким же способом проволока впитывает и дождь из облаков и уносит его далеко, где он уже не нужен; можете спросить аптекаря, который это говорил; потому-то и в законе постановили: кто обрывает проволоку, того сажать в тюрьму.
Тут уж и дон Сильвестро не знал больше, что сказать, и придержал язык.
— Райские небожители! нужно срубить бы все эти телеграфные столбы и побросать их в огонь! — начал кум Цуппидо, но никто не стал его слушать и, чтобы переменить разговор, все принялись смотреть на огород.
— Славный кусочек земли! — сказал кум Манджакаруббе, — если его хорошо обрабатывать, он даст похлебки на весь год.
Дом Малаволья был всегда одним из первых в Трецце; но теперь, со смертью Бастьянаццо и при том, что ’Нтони взят в солдаты, а Мена на выданье и столько всех этих едоков на руках, дом этот стал давать трещины по всем швам.
В самом деле, сколько мог стоить дом? Каждый вытягивал шею над стеной огорода и окидывал дом взглядом, чтобы оценить его на глаз. Дон Сильвестро лучше других знал, как обстоят дела, потому что бумаги-то были у него, в канцелярии Ачи Кастелло.
— Хотите биться об заклад на двенадцать тари, что не все то золото, что блестит, — сказал он; и показывал каждому новую монету в пять лир.
Он знал, что на дом наложена ежегодная земельная пошлина в пять тари. Тогда принялись высчитывать по пальцам, сколько можно было бы выручить при продаже дома с огородом и со всем остальным.
— Ни дом ни лодку продать нельзя, потому что это приданое Маруццы, — заметил кто-то, и люди так разгорячились, что их можно было слышать из комнаты, где оплакивали умершего.
— Ну, конечно! — выпалил дон Сильвестро, точно бомба, — и приданое ее неотчуждаемо.
Хозяин Чиполла, «обменявшийся с хозяином ’Нтони несколькими славами на счет женитьбы своего сына Брази на Мене, покачал головой, но не оказал ни слова.
— Так значит, — заметил кум Кола, — по настоящему-то тут несчастен дядюшка Крочифиссо, который теряет свои деньги за бобы.
Все повернулись к Деревянному Колоколу, который также пришел «политики ради», но молчал в уголке, чтобы послушать, что говорят, разинув рот и задрав кверху нос, точно считал, сколько черепиц и сколько брусков на крыше, будто хотел оценить дом. Наиболее любопытные вытягивали из дверей шею и подмигивали друг другу, показывая на него.