У Мены, намазывавшей ткацким клеем основу, тоже было тяжело на сердце. Она думала о куме Альфио, ушедшем в Бикокку и, вероятно, продавшем своего осла, это бедное животное! У молодых людей память короткая, и глаза у них только для того, чтобы смотреть на восток; на запад смотрят одни старики, видевшие столько раз, как закатывалось солнце.
— Теперь, когда спустили на море «Благодать», — сказала, наконец, Маруцца, видя дочь задумчивой, — твой дед снова расхаживает с хозяином Чиполла; я еще сегодня утром с галлерейки видела их вместе перед навесом Пеппи Назо.
— Хозяин Фортунато богатый, ему нечего делать, и он целый день на площади, — ответила Мена.
— Да, и бог благословил его сыном Брази! Теперь, когда наша лодка снова у нас, и мужчины наши не должны будут ходить на поденную работу, выкарабкаемся из нужды и мы; если души чистилища помогут нам освободиться от долга за бобы, можно будет начать думать и о другом. Твой дед не дремлет, будь спокойна, и, когда дойдет до дела, не даст вам почувствовать, что вы потеряли отца, потому что он для вас, как второй отец.
Немного спустя пришел хозяин ’Нтони, так нагруженный сетями, что казался горой, и не было видно его лица.
— Я пошел взять их из лодки, — сказал он. — Нужно пересмотреть петли, потому что завтра мы снаряжаем «Благодать».
— Почему вы не взяли себе в помощь ’Нтони? — заметила ему Маруцца, продолжая работу, между тем как старик, точно мотовило, кружился посреди двора, чтобы размотать сети, казавшиеся бесконечными, и похож был на змею с хвостом.
— Я оставил его у мастера Пиццуто. Бедному парню придется работать всю неделю. А у кого мало одежды на плечах, тому жарко и в январе.
Алесси смеялся над дедом, видя его таким красным и согнутым, точно удочка, а дед ему говорил:
— Посмотри-ка, там перед домом все сидит бедная Сова, сын ее ходит без всякого дела по площади, и им нечего есть.
Маруцца послала Алесси отнести Сове немного бобов, и старик, вытирая рукавом рубашки пот, добавил:
— Теперь, когда у нас наша лодка, если доживем до лета, с божией помощью выплатим долг.
Больше он ничего не умел сказать, и, сидя под кизилевым деревом, смотрел на свои сети, точно видел их полными.
— Теперь нужно сделать запас соли, прежде чем наложат на нее пошлину, если это правда, — продолжал он, скрестив руки. — Мы уплатим куму Цуппидо первыми же деньгами, и он мне обещал, что даст тогда в долг запас боченков.
— В комоде лежат пять унций за холст Мены, — добавила Маруцца.
— Отлично! Я не хочу больше должать дядюшке Крочифиссо, мне это не по сердцу после дела с бобами; но тридцать-то лир он бы дал нам в первый же раз, как мы отправимся с «Благодатью» в море.
— Оставьте, оставьте! — воскликнула Длинная. — Деньги дядюшки Крочифиссо приносят несчастье. Еще сегодня ночью я слышала, как голосила черная курица.
— Бедняжка! — с улыбкой воскликнул старик при виде черной курицы, которая разгуливала по двору, подняв кверху хвост с хохолком на бок. — Разве это не ее куриное дело? Она ведь каждый день кладет яйца.
Тогда заговорила Мена, показавшаяся в дверях:
— У нас уже полная корзина яиц, — сказала она, — и в понедельник, если кум Альфио поедет в Катанию, можете послать продать их на рынке.
— Хорошо, это тоже поможет нам вылезти из долга! — сказал хозяин ’Нтони. — Но вы все должны съедать иной раз яйцо, когда захочется.
— Нет, нам не хочется, — ответила Маруцца, и Мена прибавила: — Если мы будем их есть, куму Альфио ничего не останется продавать на базаре; теперь мы будем подкладывать под наседку утиные яйца, а утята продаются по восьми сольди каждый.
Дед посмотрел ей в лицо и сказал:
— Ты настоящая Малаволья, моя девочка!
На солнышке двора в навозе рылись куры, а совсем одуревшая наседка, растрепанная, чистила в уголке клюв; под зелеными ветвями огорода, вдоль стены, на колышках был растянут для выбелки холст, укрепленный по краям камнями.
— Все это вот делает деньги! — повторял хозяин ’Нтони. — И с помощью божией нас уже больше не выгонят из нашего дома. «Хижина моя — мать моя»!
— Теперь Малаволья должны молить бога и святого Франциска о богатом улове, — говорил между тем Пьедипапера.
— Да, по теперешним-то скудным годам! — воскликнул хозяин Чиполла, — когда, верно, и рыб в море заразили холерой.
Кум Манджакаруббе утвердительно качал головой, а дядюшка Кола снова стал говорить про пошлину на соль, которую собирались ввести; тогда уж анчоусы могут быть спокойны и не пугаться больше пароходных колес, потому что уже никто не станет их ловить.