— Ради всего святого! где это вы были и рисковали собственной шкурой? Разве вы не знаете, что если вас не станет, вы потянете за собой в могилу и других!
— А про мой долг вы забываете? Если бы я их поймал этой ночью с поличным, для нас это был бы хороший заработок, собачья кровь!
— Если вас хотят уверить, что это массаро Филиппо старается провезти контрабандой вино, вы не верьте, клянусь этим благословенным одеянием Марии, которое я, недостойная, ношу на своей груди! Это все ложь людей без совести, которые губят свои души, чтобы причинить зло ближнему!
— Нет, я знаю, что это! Это все шелковые платки, и сахар, и кофе, товару больше чем на тысячу лир, клянусь мадонной! — которые выскользнули у меня из рук, как ужи; но вся эта шайка у меня на примете, и в другой раз они от меня не уйдут!
Немного погодя Пьедипапера сказал ему:
— Выпейте стаканчик, дон Микеле, вам это будет хорошо для живота, раз вы не спали всю ночь.
Дон Микеле был в дурном расположении духа и пыхтел.
— Раз он вам говорит, чтобы вы вылили, так выпейте, — добавил Ванни Пицутто. — Если кум Тино сам платит, это значит, что у него есть из чего платить. Деньги-то у него есть, у мошенника! Он даже долг Малаволья купил; а теперь они платят ему палками.
Дона Микеле это заставило немножко посмеяться.
— Иудино отродье! — воскликнул Пьедипапера, ударяя кулаком по столу и притворяясь, что он на самом деле сердится. — В Рим каяться я его не пошлю, этого мальчишку ’Нтони!
— Отлично! — поддержал Пиццуто. — Я бы уж, конечно, не спустил ему. Э, дон Микеле?
Дон Микеле одобрительно хрюкнул.
— Я уж займусь тем, чтобы скрутить, как следует, ’Нтони и всю его родню! — угрожал Пьедипапера. — Не хочу, чтобы все село смеялось мне в лицо. Можете быть спокойны, дон Микеле!
И ушёл, прихрамывая, с проклятиями, точно уже сжил его со свету, и дорогой говорил сам себе: «Нужно дружить с ними со всеми, с этими полицейскими», и раздумывая, как сделать, чтобы дружить с ними со всеми, пошел в трактир, где дядюшка Санторо сказал ему, что ни Рокко Спату, ни Чингьялента не показывались, и потом прошел к двоюродной сестре Анне, которая не спала, бедняжка, а с бледным лицом стояла на пороге и смотрела во все стороны. Там он встретил и Осу, которая пришла спросить куму Грацию, нет ли у нее, случайно, дрожжей.
— Я только что встретил кума Моска, — сказал он тогда, чтобы посплетничать. — Он был без своей повозки, и готов биться об заклад, что он шел бродить на скалы позади огорода Святой Агаты: «Любить соседку очень прибыльно: и видишь часто, и дорога выгодна».
— Хороша святая, — висит на ограде, — эта Мена! — принялась орать Оса. — Ее хотят выдать за Брази Чиполла, а она крутит и с тем и с другим. Фу, какое свинство!
— Пускай! Пускай! Так все узнают, кто она такая, и откроют глаза. А разве кум Моска не знает, что ее хотят выдать за Брази Чиполла?
— Вы сами знаете, каковы мужчины! Если на них посматривает пустая девчонка, они все бегут за ней, чтобы позабавиться. Но потом, когда они задумают жениться, они ищут настоящую, как я понимаю.
— Кум Моска должен был бы жениться на такой, как вы!
— Я сейчас не думаю выходить замуж, но, конечно, во мне он нашел бы то, что нужно. Во всяком случае, мой участок принадлежит мне и никто не может на него выпустить когти, как на дом у кизилевого дерева, который, если поднимется буря, может снести ветер. Было бы на что посмотреть, если бы поднялась буря.
— Пускай! Пускай! Погода не всегда хорошая, и ветер разносит ветки. Сегодня мне нужно поговорить по делу, — вы знаете по какому, — с вашим дядюшкой Деревянным Колоколом.
Деревянный Колокол был вполне расположен говорить об этом деле, которому не было конца, а «затянувшиеся дела превращаются в змей». Хозяин ’Нтони вечно пел ему о том, что Малаволья честные люди и уплатят долг, но он хотел бы посмотреть, откуда они выкопают деньги? На селе ведь было известно, кто чем владел, до последнего чентезима, а эти честные люди Малаволья, даже продав душу турку, и половины не могли бы заплатить до пасхи, а чтобы забрать дом у кизилевого дерева, Нужна была гербовая бумага и другие издержки, это он знал, и правы были дон Джаммарья и аптекарь, когда говорили про разбойничье правительство; он, — как верно то, что его зовут дядюшка Крочифиссо, — был не только против тех, кто накладывал налоги, но и против тех, которые не хотели этих налогов, и наделали такой суматохи на селе, что честному человеку стало уже небезопасно жить в собственном доме с собственным имуществом, и когда пришли его спросить, не хочет ли он быть синдиком, он ответил: