— Бедняга! — сказала Маруцца.
— Ну-ка, угадайте еще одну загадку, — сказала Нунциата: — «два светятся, два колются, четыре столба и одна метелка».
— Бык! — бойко ответила Лия.
— Ты знала эту загадку, что так быстро отгадала, — воскликнул брат.
— Хотел бы я тоже уехать, как хозяин Чиполла, чтобы разбогатеть, — вставил ’Нтони.
— Брось это, брось! — сказал ему дед, довольный видом боченков на дворе. — Теперь нам нужно солить анчоусы.
Но с тяжелым сердцем посмотрела на сына Длинная и не проронила ни слова, потому что каждый раз, когда говорили об отъезде, у нее перед глазами вставали те, что больше не вернулись.
А потом добавила: — «У кого ни головы ни хвоста, тому-то жизнь все и дала».
Ряды боченков растягивались все дальше вдоль стены, и хозяин ’Нтони, когда ставил боченок на место и нагнетал его камнями, говорил;
— Вот и еще один! На праздник всех святых все это будут деньги.
’Нтони тогда стал смеяться, точно хозяин Фортунато, когда ему говорили про чужое добро.
— Велики деньги! — бормотал он и снова думал про этих двух чужаков, которые разгуливали по селу, сидели, развалясь на скамейках в трактире, и позвякивали в карманах деньгами. Мать смотрела на него, точно читала у него в голове; не смешили ее и шутки, которые раздавались во дворе.
— Тот, кто будет есть эти анчоусы, — начала двоюродная сестра Анна, — должен быть сыном короля с короной, прекрасным, как солнце, и будет он ехать один год, один месяц и один день на своем белом коне; наконец он приедет к зачарованному колодцу из молока и меда; тут сойдет он с коня, чтобы напиться, и найдет наперсток моей дочери Мары, который сюда принесли феи, когда Мара уронила его в колодец, набирая в кувшин воды; и королевский сын, выпив из наперстка Мары, влюбится в нее; и проездит еще год, еще месяц и еще день, пока не приедет в Треццу, и белый конь привезет его к прачечному плоту, где моя дочь Мара будет стирать белье; и королевский сын женится на ней и наденет ей на палец кольцо, а потом посадит ее с собой на белого коня и увезет в свое царство.
Алесси слушал с разинутым ртом, и ему казалось, что он видит королевского сына на белом коне, увозящего с собой Мару двоюродной сестры Анны.
— А куда он ее увезет? — немного погодя спросила Лия.
— Далеко-далеко, в свою страну за морем, откуда уж больше не возвращаются.
— Как кум Альфио Моска, — сказала Нунциата. — Я не хотела бы уезжать с королевским сыном, если бы не могла уже больше вернуться.
— У вашей дочери нет ни одного сольдо приданого, и из-за этого королевский сын не приедет на ней жениться, — ответил ’Нтони, — и от нее будут отворачиваться, как всегда бывает с людьми, у которых ничего нет.
— Вот поэтому-то моя дочь и работает тут сейчас, а целый день была на прачечном плоту; она зарабатывает себе приданое. Не правда ли, Мара? По крайней мере, если не приедет королевский сын, приедет кто-нибудь другой. Я тоже знаю, что всегда так бывает на свете, и мы не имеем права жаловаться. А вы-то, почему вы не влюбились в мою дочь, вместо того чтобы влюбляться в Барбару, которая желта, как шафран? Потому что у Цуппиды было собственное дело, не правда ли? А когда, по несчастью, вы потеряли ваше дело, понятно — Барбара вас бросила.
— Вы со всем миритесь, — недовольно возразил ’Нтони, — и вас справедливо прозвали «Довольное сердце».
— А если бы мы не были «довольным сердцем», что-нибудь разве изменилось бы? Когда у человека нет ничего, лучше уехать, как кум Альфио Моска.
— Это-то и я говорю! — воскликнул ’Нтони.
— Самое худшее, — сказала наконец Мена, — это бросать свою родину, где и самые камни вас знают, и сердце должно разрываться, когда вы оставляете их позади на дороге. «Счастливая судьба у птички той, что вьет гнездо в стране родной».
— Молодец, Святая Агата! — заключил дед. — Вот это называется говорить разумно.
— Да, — проворчал ’Нтони, — пока мы будем из кожи лезть и обливаться потом, чтобы строить себе гнездо, нам не будет хватать корма; а когда мы сможем выкупить дом у кизилевого дерева, придется попрежнему мучиться от понедельника до субботы, и мы вечно будем начинать сначала!
— А ты бы не хотел больше работать? Что же ты хотел бы делать? Быть адвокатом?
— Не хочу я быть адвокатом, — проворчал ’Нтони и лег спать не в духе.
Но с тех пор он только и думал, что об этой жизни без забот и без труда, которую вели другие; а по вечерам, чтобы не слышать этой бессмысленной болтовни, он становился у входа, прислонившись спиной к стене, смотрел на прохожих и переваривал свою несчастную судьбу; так, по крайней мере, он отдыхал перед следующим днем, когда надо было опять сначала начинать все ту же работу, как ослу у кума Моска, который, видя, как берут вьючное седло, горбил спину в ожидании, что его оседлают.