— Да, — подтвердил Алесси, — сначала надо выдать замуж Мену, а потом еще Лию, и устроить твоих малышей. Но лучше подумать об этом теперь.
— Когда Нунциата поет, — выходя на порог, сказала Мена, — это предвещает, что на следующий день будет хорошая погода, и можно будет пойти на прачечный плот.
Двоюродная сестра Анна была в таком же положении, потому что и участком ее и виноградником ее был прачечный плот, и для нее был праздник, когда ей давали белье в стирку, тем более теперь, когда сын ее Рокко с понедельника до понедельника пьянствовал в трактире, чтобы разогнать плохое настроение духа, в которое его привела эта кокетка Манджакаруббе.
— Не все плохое во вред, — говорил ей хозяин ’Нтони. — Может быть это научит вашего Рокко уму-разуму. Моему ’Нтони тоже на пользу будет пожить вдали от дома; когда он вернется и устанет шататься по свету, ему все покажется хорошим, и он уж не будет на все жаловаться; и, если нам снова удастся спустить на море собственные лодки и поставить наши кровати там, в этом доме, вы увидите, как хорошо сидеть и отдыхать вечером на пороге, когда, после удачного дня, вернешься домой усталым, и видеть свет в комнате, где его видали столько раз и где вы видели лица, самые дорогие для вас на свете. Но теперь столько их ушло, одни за другими, и не вернутся они больше, и комната темна, и дверь в нее заперта, точно те, что ушли, навсегда унесли в кармане ключи.
— ’Нтони не должен был уходить! — немного спустя добавил старик. — Он должен был знать, что я стар, и что, если я умру, у этих детей больше никого не останется.
— Если мы купим дом у кизилевого дерева, пока его нет, он не поверит, когда вернется, — сказала Мена, — и будет искать нас здесь.
Хозяин ’Нтони печально покачал головой.
— Дело еще не к спеху! — произнес наконец и он, как Нунциата; а двоюродная сестра Анна добавила:
— Если ’Нтони вернется богатым, он и купит дом.
Хозяин ’Нтони ничего не отвечал; но все село знало, что ’Нтони должен вернуться богатым, раз уж так давно он уехал искать счастья, и многие завидовали ему и тоже хотели все бросить и отправиться на охоту за счастьем, как и он. В конце концов их нельзя винить, потому что они не оставляли ничего, кроме всегда готовых расплакаться женщин; нехватило духу оставить свою бабенку только у этой скотины, сына Совы, у которого, вы знаете, какая была мать, да еще у Рокко Спату, все мысли которого были в трактире.
Но, к счастью женщин, неожиданно стало известно, что ночью на корабле из Катании вернулся ’Нтони хозяина ’Нтони и что ему стыдно было показаться без сапог. Если бы было верно, что он возвращается богатым, ему некуда было бы спрятать деньги, таким он был нищим и оборванцем. Но дед, брат и сестры радовались ему так же, как если бы он вернулся, нагруженный деньгами, и сестры вешались ему на шею, смеясь и плача, что ’Нтони не узнавал больше Лию, — так она выросла, и они говорили ему:
— Теперь уж ты нас не бросишь, правда?
Дед; тоже сморкался и бормотал:
— Теперь я могу умереть спокойно. Дети уж не останутся одни посреди улицы.
Но целую неделю ’Нтони не решался показаться на улице. Увидев его, все смеялись ему в лицо, а Пьедипапера говорил:
— Видели вы богатства, какие привез ’Нтони хозяина ’Нтони?
А кто прежде, чем сделать такую глупость и бросить свою родину, долго возился, собирая узел с сапогами и рубашками, те от смеха держались теперь за животы.
Известно, что, кому не удается поймать счастье, — тот дурак. Дон Сильвестро, дядюшка Крочифиссо, хозяин Чиполла и массаро Филиппо дураками не были, и все их встречали приветливо, потому что те, у кого нет ничего, разинув рот, смотрят на богатых и счастливых и работают на них, как осел кума Моска, за охапку соломы, вместо того чтобы лягаться и разбить повозку и, задрав кверху ноги, кататься по траве. Прав был аптекарь, что хорошего пинка нужно дать миру, каким он устроен теперь, и переделать его заново. И он тоже, со своей бородищей, хоть и проповедывал, что все надо переделать заново, был из тех, что, поймав счастье, держали его в стеклянных ящичках и наслаждались благодатью божией, постаивая себе в дверях лавочки, и болтал с тем и с другим, и вся-то работа его была, что потолчет немного грязной воды в ступе. Вот это называется, хорошему ремеслу научил его отец, — делать деньги из воды, которую берешь из цистерн! Ну, а ’Нтони дед научил ремеслу — только ломать себе целый день руки и спину, и рисковать шкурой, и околевать с голоду, и никогда дня даже не иметь, когда можно было бы растянуться на солнце, как ослу кума Моска! Паршивое ремесло, которое только изводит человека, клянусь мадонной! — и он был сыт им по горло и предпочитал поступать, как Рокко Спату, который, по крайней мере, ничего не делал. Теперь ему уже не было дела ни до Цуппиды, ни до Сары кумы Тудды и ни до каких девушек в мире. Они только и стараются поймать мужа, который хуже собаки работал бы, чтобы прокормить их, и покупал бы им шелковые платочки. чтобы по воскресеньям они могли стоять в дверях, сложив руки на сытом животе. Он сам предпочитал стоять с руками на животе в воскресенье, и в понедельник, и в остальные дни, потому что бесполезно попусту выбиваться из сил.