— Дурак ты! — воскликнул Чингьялента, чтобы подбодрить его; а Ванни Пиццуто медленно закрывал дверь, говоря вполголоса:
— Слушайте же! если с вами случится какое-нибудь несчастье, сегодня вечером вы меня не видели! Стаканчиком я вас по дружбе угостил, но в доме у меня вы не были. Не выдайте меня, ведь у меня нет никого на свете.
И они пошли тихо-тихо, под дождем, держась около самых стен.
— И этот тоже! — сквозь зубы бормотал Чингьялента. — Сплетничает про Пьедипапера и говорит, что у него нет никого на свете. У Пьедипапера, по крайней мере, есть жена. И у меня тоже есть жена. Но я из тех, что идут под пули...
В эту минуту они тихонько-тихонько проходили МИМО дверей двоюродной сестры Анны, и Рокко Спату сказал, что у него тоже есть мать, которая спит теперь, счастливица!
— Кто в такую скверную погоду может оставаться в кровати, конечно, не пойдет шататься, — заключил кум Чингьялента.
’Нтони сделал знак замолчать и свернуть на тропинку, чтобы миновать его дом, где его могли поджидать Мена или дед и услышать их.
— Твоя сестра тебя не ждет, нет, — сказал ему этот пьяница Рокко Спату. — Нет, она ждет дона Микеле!
’Нтони готов был выпустить ему дух, а ведь в кармане у него был нож, но Чингьялента спросил, не пьяны ли они, что заводят ссору из-за пустяков, когда сами знают, на какое дело идут.
Мена, стоя у кухонной двери с четками в руках, действительно поджидала брата, а с ней вместе и Лия, ничего не говорившая про то, что знала, но бледная, как смерть. И для всех было бы лучше, если бы ’Нтони прошел по Черной улице, вместо того чтобы свернуть на тропинку. Дон Микеле, действительно, приходил около часа ночи и стучался в дверь.
— Кто это в такой час? — сказала Лия, тайком подрубавшая шелковый платок, который дону Микеле, наконец, удалось уговорить ее принять.
— Это я, дон Микеле; откройте, мне нужно поговорить с вами о важном деле.
— Я не могу открыть, потому что все уже в кровати, а сестра ждет ’Нтони у кухонной двери.
— Это не беда, если ваша сестра услышит, что вы открываете. Это как раз касается ’Нтони, и дело серьезное. Я не хочу, чтобы ваш брат шел на каторгу. Да откройте же мне: если меня тут увидят, я лишусь куска хлеба!
— О дева Мария! — начала тогда причитать девушка. — О дева Мария!
— Заприте его сегодня на ночь дома, вашего брата, когда он вернется. Только не говорите ему, что я приходил. Скажите ему, что лучше, чтобы он остался дома. Скажите это ему!
— О дева Мария! О дева Мария! — сложив руки, повторяла Лия.
— Сейчас он в трактире, но должен пройти тут. Подождите его у дверей, это будет лучше для него.
Лия тихонько плакала, закрыв лицо руками, чтобы не услышала сестра, а дон Микеле с пистолетом на животе и в брюках, заправленных в сапоги, смотрел, как она плачет.
— У меня нет никого, кто бы сегодня вечером беспокоился обо мне или плакал из-за меня, кума Лия, но и я тоже в опасности, как и ваш брат. Так, если со мной случится какое-нибудь несчастье, вспомните, что я приходил предупредить вас и ради вас рисковал лишиться куска хлеба.
Тогда Лия отняла руки от лица и посмотрела на него полными слез глазами.
— Бог вас наградит, дон Микеле, за вашу доброту!
— Я не ищу награды, кума Лия; я это сделал ради вас и потому, что желаю вам добра.
— Уходите теперь, ведь все спят! Уходите, ради бога, дон Микеле!
Дон Микеле ушел, а она осталась за дверью, читая молитву за брата, и молила бога, чтобы он направил брата этой дорогой.
Но бог не направил его. Все четверо — ’Нтони, Чингьялента, Рокко Спату и сын Совы тихонько пробирались по узкому проулку вдоль стен и, когда они очутились на скалах, они сняли сапоги и, держа их в руках, с некоторым беспокойством стали прислушиваться.
— Ничего не слышно, — сказал Чингьялента.
Дождь продолжал лить, и со стороны скал доносился только рокот моря там, внизу, под ними.
— Тут не увидишь, как тебе и выругаться-то! — сказал Рокко Спату. — Как они рассчитают, чтобы в этой темноте пристать к «Голубиной скале»?
— Все это люди опытные! — ответил Чингьялента. — Они с закрытыми глазами узнают каждую пядь берега.
— Но я ничего не слышу! — заметил ’Нтони.
— Это правда, ничего не слышно, — ответил Чингьялента. — Но им пора бы уж быть там.
— Тогда лучше вернуться домой, — добавил сын Совы.
— Когда ты поел и попил, ты теперь только и думаешь, чтобы вернуться домой; но, если ты не замолчишь, я одним пинком сброшу тебя в море! — сказал Чингьялента.