— Что сказал адвокат? — спросила Мена, как только увидела, с каким лицом вернулся дед; и, еще не услыхав ответа, начала плакать. Старик рвал на себе редкие седые волосы и ходил по дому, как сумасшедший, повторяя:
— Ах, почему все мы не умерли?
Лия, белая, как рубашка, во все глаза смотрела на каждого из говоривших, и не в состоянии была раскрыть рот. Некоторое время спустя пришли повестки, вызывавшие, в качестве свидетелей, Барбару Цуппида и Грацию Пьедипапера, и дона Франко, аптекаря, и всех, кто судачил на площади и в лавке Пиццуто; так что вся деревня пришла в волнение, и люди толпились с гербовыми бумагами в руках и клялись, что ничего не знают, — как бог свят! — потому что не хотели иметь дела с судом. Чтоб им, этому ’Нтони и всем Малаволья, которые за волосы тащат их в свои передряги! Цуппида кричала, как одержимая:
— Я ничего не знаю; я уже к вечерне запираюсь дома. Я не такая, как те, которые шляются, чтобы обделывать свои делишки, или стоят в дверях, чтобы болтать с полицейскими.
— Подальше от правительства! — добавлял дон Франко. — Они знают, что я республиканец, и рады бы найти повод стереть меня с лица земли.
Люди до устали работали, ломая голову над тем, какие свидетельские показания могли дать Цуппида и кума Грация, и другие, которые ничего не видели, а выстрелы слышали в кровати, когда спали. Но дон Сильвестро потирал себе руки, как адвокат, и говорил, что он-то знает, почему их вызвали, и что это было лучше для адвоката. Каждый раз, как адвокат ходил говорить с ’Нтони Малаволья, дон Сильвестро, если ему делать было нечего, сопровожал его в тюрьму; в общинный совет теперь не ходил никто, и оливки уже были собраны. Хозяин ’Нтони также раза два или три пробовал пойти в тюрьму; но, когда он очутился перед этими окошками с железными решетками, и на него смотрели солдаты с ружьями, оглядывавшие всех входивших, он почувствовал себя плохо и остался ждать перед входом, усевшись на ступеньках вместе с продавцами фиг и каштанов, и ему не верилось, что его ’Нтони там, за этими решетками, с караульными солдатами. Адвокат вернулся после беседы с ’Нтони, свежий, как роза, потирал руки и говорил ему, что внук чувствует себя хорошо и даже потолстел. Теперь бедному старику казалось, что внук его был одним из солдат.
— Почему они мне его не отпускают? — спрашивал он каждый раз, как попугай или как неразумный младенец, и еще хотел знать, держат ли его со связанными руками.
— Пусть он там побудет! — отвечал ему доктор Сципион. — В таких случаях лучше, чтобы прошло побольше времени. Да ведь он ни в чем не нуждается, я же вам говорил, и жиреет, как каплун. Дела идут хорошо. Дон Микеле почти-что поправился после ранения, и это тоже хорошо для нас. Не думайте об этом, говорю вам, возвращайтесь к своей лодке, а это — дело мое.
— Не могу я вернуться к лодке, когда ’Нтони в тюрьме; не могу вернуться. Все смотрели бы на нас, когда мы стали бы проходить, и потом голова у меня уже не на своем месте с тех пор, как ’Нтони в тюрьме.
И все повторял одно и то же, а деньги между тем текли, как вода, и вся семья его проводила дни, прячась дома за закрытой дверью.
Наконец настал день слушания дела, и Те, имена которых были написаны на повестках, должны были явиться в суд собственными средствами, если не хотели отправиться в сопровождении карабинеров.
Отправился даже дон Франко, ради того, чтобы предстать пред правосудием, покинув свою черную шляпищу; он был бледнее, чем ’Нтони Малаволья, который стоял за решеткой, как дикий зверь, с карабинерами по бокам. Дону Франко с правосудием никогда не приходилось иметь дела, и череп у него трещал от необходимости впервые предстать перед этой шайкой судей и полицейских, которые во мгновенье ока могут посадить человека за решетку, как ’Нтони Малаволья.
Все село пришло посмотреть, как за решеткой между карабинерами выглядел ’Нтони хозяина ’Нтони, желтый, как свеча, а он не решался даже и носа высморкать, чтобы не увидеть всех этих глаз приятелей и знакомых, которые пожирал его, и вертел, и вертел в руках шляпу, между тем как председатель, в черной мантии и с нагрудником под подбородком, вычитывал ему все его злодейства, написанные на бумаге так, что не пропущено было ни одного слова. Дон Микеле был тут, тоже желтый, он сидел на стуле лицом к судьям-скептикам, которые зевали и обмахивались платками. Адвокат в это время вполголоса болтал со своим соседом, точно все это его не касалось.