В душе Кэт постепенно разрасталась ненависть, причину которой она не могла объяснить. Меган снова начала писаться в постели. Джесси то и дело ударялась в слезы, требуя, чтобы все вернулось на круги своя, чтобы все было по-старому, и Кэт не могла с ней не согласиться.
Об этом периоде времени у Кэт было одно самое яркое воспоминание: консервированная еда. Постоянное питание консервами и ненависть, пожирающая изнутри.
Но в глубине своего двенадцатилетнего сердца Кэт прекрасно понимала, что по-старому уже никогда не будет. Теперь, когда за матерью приехал человек на такси. Но, впрочем, какое решение Кэт могла принять?
Она решила перевезти сестер к матери.
Поначалу все шло на удивление легко. Кэт превосходно вжилась в роль высокомерного и независимого командира — к которой прибегала ее мать, когда просила о помощи. Потом девочка проинформировала ошарашенную няньку о том, что все устроено и они в ближайшем будущем переезжают в Сен-Джон Вуд.
— А вы спросили папочку, Кэтрин?
— Отец знает о наших планах, я вас уверяю.
Девчонки лихорадочно собирали пожитки, в то время как простодушная немка безуспешно пыталась дозвониться до Джека Джуэлла. Они брали с собой только самое необходимое: пижамы, зубные щетки, говорящую лягушку для Меган, несколько Барби и Кенов для Джессики и диск с песнями группы «Блонди» для Кэт. Потом они, взявшись за руки, отправились на станцию метро, причем Кэт и Джесси попеременно несли Меган на руках, потому что та периодически отказывалась идти дальше.
Когда они стояли в метро, Джессика преподнесла старшей сестре свой секретный подарок: горсть заработанных в «Монополии» денег. Кэт приняла эти деньги с благодарностью и даже не сказала Джессике, что играть в «Монополию» на деньги может только глупая маленькая дурочка. Отныне Кэт собиралась заботиться о сестрах со всей ответственностью.
Сен-Джон Вуд оказался другим миром, совершенно не похожим на зеленые окраины города. Повсюду встречались черные люди, и только долгие годы спустя Кэт поняла, что эти люди здесь вовсе не господа. А вначале все вокруг казались сестрам миллионерами. По дороге на Хай-стрит Меган обо что-то споткнулась, и это оказался окурок сигары размером с сосиску.
Сказочно богатый черный район. Таким видела его поначалу Кэт. И решила, что они могут быть здесь счастливы.
Эта иллюзия развеялась, стоило только их матери открыть дверь.
— Ты не за ту меня принимаешь, — несколько раз повторила женщина, как будто Кэт с первого раза ее не расслышала. Оливия тут же бросилась к телефону, пытаясь связаться с бывшим мужем, в то время как Джесси с Меган бросились исследовать довольно скромную квартирку матери и путались под ногами у домработницы-филиппинки, которая улыбалась им с видимой симпатией (по крайней мере, так казалось Кэт). Девочки трогали все, что попадалось им под руку, все вещи, которые явно не предназначались для их грязных ручек. — Меган, положи на место мою фотографию с Роджером Муром!
Кэт, чувствуя явную беспомощность, следовала хвостом за матерью и пыталась объяснить ей, почему их переезд сюда — очень даже хорошая идея. При этом «монопольные» деньги вывалились у нее из кармана.
— Но я думала, что ты будешь рада нас видеть! Я думала, будет замечательно, если мы снова будем жить вместе! Я думала…
— Ты думала, ты думала, ты думала… Ты слишком много думаешь, юная леди!
— Разве ты не хочешь жить со своими детьми? Большинство мам…
Но Оливия не стала больше слушать свою старшую дочь и отвернулась от нее. Она наконец дозвонилась до Джека и теперь разговаривала с ним сухо и злобно, можно сказать, кричала на него и обвиняла в том, что он спланировал это вторжение, чтобы внести хаос в ее любовное гнездышко. Потом она повесила трубку и повернулась к Кэт, и девочка, похолодев от ужаса, увидела, что в лице матери нет ни капли сострадания, или стыда, или любви.
Долгие годы Кэт вспоминала эту минуту, словно время поворачивалось вспять. Вот она, двенадцатилетняя девочка, стоит перед матерью в арендованной квартире, вокруг расставлены фотографии с разными знаменитостями, в одной из дальних комнат домработница что-то пылесосит, а мать — предварительно подобрав с ковра «монопольные» деньги, — объясняет ей, что все ее детские надежды просто смешны.
— Ты поняла меня, наконец, Кэт? — повторяет она снова и снова. — Ты не за ту меня принимаешь! Я не та, кого ты хочешь во мне видеть!
И теперь, дожидаясь дня «X», чтобы удостовериться, растет в ней ребенок или нет, чтобы развеялись и остались позади все самые серьезные опасения (А вдруг она опоздала на десять лет? Вдруг у нее велик риск выкидыша или патологии? И будет ли Рори счастлив, услышав, что она беременна, или почувствует себя зверем, попавшимся в ловушку?), Кэт с полной уверенностью могла сказать лишь одно: если она беременна, то ни за что в жизни не станет такой матерью, какой была ее собственная мать. Она будет гораздо лучше.