Но она ничего не могла с собой поделать. Ей вдруг показалось, что она впустую потратила много лет своей жизни, угробила лучшие годы на вещи, которые не имели никакого значения. Бесконечное зарабатывание денег и трата их на удовольствия, это бессмысленное, смешное желание иметь лучшую машину, лучшую квартиру, удовлетворение новых желаний и потребностей.
«А теперь мне тридцать шесть лет, — думала Кэт, — я уже ближе к сорока годам, чем к тридцати. Но я не хочу прожить жизнь, хотя бы одного дня не подержав на руках собственного ребенка».
Теперь ей хотелось только одного — спрашивается, чего же?
Ну да, разумеется, мужчину.
У входа в отделение интенсивной терапии стояла Оливия Джуэлл и заглядывала внутрь через стекло. Две ее старшие дочери нянчили там ребенка Меган. Первую внучку Оливии.
Ребенок был завернут, как эскимос. Но даже в таком виде Оливия ухитрилась разглядеть, что перед ней — нечто невообразимо безобразное и отталкивающее. Конечно, по своему опыту она знала, что все дети на свете в разной степени отвратительны, но от вида этого сморщенного мышонка могло прокиснуть молоко.
«Впрочем, подрастая, дети меняются», — думала Оливия. Она была совершенно уверена, что родила трех самых прекрасных дочерей на свете. Но даже они в детстве двадцать четыре часа в сутки требовали к себе внимания. Невозможно же было просто одеть их, а потом на них любоваться. Они постоянно обременяли родителей новыми заботами, требовали все новых и новых вещей.
Оливия вспомнила, как выглядели ее дочери перед тем, как она ушла из дома: длинноногой нескладной Кэт тогда было одиннадцать, невыразимо хорошенькой Джессике семь, а у трехлетней Меган животик был толстый, как барабан. И что-то в глубине души Оливии, что-то давно забытое и, как ей казалось, умершее, вдруг ожило и заныло. Но потом кто-то рядом с ней заговорил, и боль прошла.
— Вам помочь, мадам? — спросила сидящая у входа медсестра.
— Нет, я просто смотрю, — ответила Оливия Джуэлл.
— Она родила девочку, — сообщил Паоло официантке в баре, потому что он уже дошел до такого состояния, когда официанткам рассказывают о своей личной жизни. — Поппи. Она назвала ее Поппи. Такая маленькая красотка.
Кирк с гордостью засмеялся и снова потянулся к стакану. Но тот оказался пуст.
— Ну не правда ли? — непрестанно спрашивал он. — Она настоящая красавица?
— Мои поздравления! — улыбнулась официантка. Высокая, со светлыми волосами. Тридцать с небольшим. Она вытерла мокрую скатерть перед ними. — Подождите, когда она начнет орать в три утра. А потом в четыре. А потом в пять. Вот тогда и говорите, что она красавица.
Они посмотрели женщине вслед.
— Вряд ли у нее есть дети, — задумчиво произнес Кирк.
— Наличие детей можно определить с первого взгляда, — кивнул Паоло. — Я уже давно это заметил.
— Как бы мне хотелось, чтобы она была счастлива! — с жаром продолжал Кирк, снова переключившись на свою дочь. — Чтобы она была здоровой, росла на природе! Не так, как большинство современных детей. Лишний вес. Наркотики. Я бы хотел, чтобы она научилась нырять! Знаешь, что мы сделаем, когда она немного подрастет? Мы будем плавать с дельфинами! Ей понравится! Моей маленькой Поппи это наверняка понравится!
— Конечно, понравится. Вам понравится всем троим.
— Троим! — Кирк задумчиво повертел в руках пустой стакан. — Да, я отец! Просто не могу в это поверить. Что я вообще знаю об отцовстве?
— Ничего, научишься. А как Меган?
— Она потрясающая! Правда, какая-то… спокойная. Очень мало говорит.
— Это всего лишь адаптация. Она свыкается с мыслью, что стала матерью.
Кирк задумчиво помолчал, и Паоло в который раз осознал, что, несмотря на всю эйфорию момента, этот человек считает его абсолютно посторонним. Просто сегодня вечером ему больше не с кем поговорить.
— Она столько пережила! Предродовая эклампсия. Все эти анализы и обследования. Постоянное беспокойство, страх, что начнутся роды. Кесарево сечение. Господи! Они вскрыли ее, как банку мясных консервов! В больнице мистера Стюарта считают хорошим врачом. А между прочим, сестры говорят, что он оставил у нее на животе огромный шрам! И вот теперь Поппи в инкубаторе! А Меган… ну, я не знаю… У нее такой вид, словно ее избили до полусмерти. Избили так, что она не может встать. Между нами говоря: мне кажется, что она должна чувствовать себя счастливее.