Итак, в это майское утро они сидели за столом, под деревьями. Бабушка пила кофе и вязала, мадам Милица говорила и пила кофе.
— Посмотрите на меня, и вы увидите честную женщину, — скорбно произнесла мадам Милица, открывая свой монолог. — Я — честная женщина. Моя душа не запятнана ложью. В этом — увы! — я похожа на мать. — И она с сокрушением вздохнула. Но, сделав над собой усилие, она продолжала уже более радостным тоном: — А сказать вам, кто была моя мать? Ангел! Серафим шестикрылый! Но если это и удобно для небес, на земле честность — враг счастья. Верьте словам: честность убьет какое угодно счастье. — И она горестно покачала головой.
У нее была замечательная голова. Трудно было судить о ее действительных размерах под тяжким покровом прически, но с волосами голова эта была вне какой-либо анатомической пропорции е остальными размерами тела. Голова — величественная и торжественная — поражала необычайным изобилием черных кудрей, локонов, челок и завитков. Под этой пышной коллекцией для лица оставалось мало места. Два небольших черных глаза, две впалые щеки, нос такой небольшой, что не заслуживает описания, и затем — во всю нижнюю часть лица — зловещий рот.
— Взгляните на меня, — продолжала мадам Милица, — посмотрите внимательно и судите сами. Кто я? По воспитанию, образованию и призванию я — гадалка, и, простите за откровенность, знаменитая в своем роде гадалка. Меня знает и помнит благодарная Румыния, Бессарабия, Украина и Дальний Восток. И я — безработная! Добровольно, без всякого вмешательства полицейских властей, я сама прекратила прием клиентов. Почему? Она загадочно умолкла на этом интересном месте, тряхнула головой и, отпив большой глоток кофе, воскликнула:
— Потому что я — честная женщина. Не умею лгать.
Бабушка сочувственно покачала головой. Обе женщины сокрушенно вздохнули.
— До мировой войны дело мое шло прекрасно. Что же случилось? Спрошу вас: где же мои клиенты? Рядовой клиент перестал интересоваться своей судьбой. Он боится правды. Вот вам пример. Как-то раз перед революцией пришла ко мне погадать молодая дама. Все у нее благополучно, но муж — на войне. Ждет, чтобы я предсказала ей легкую, красивую жизнь. Бросаю карты: вижу, лежит муж убитый, а даме — вдовство, нищета, страх, болезни и смерть в тюрьме. И все это — в два года. Говорю, что вижу. Честно называю вещи их именами. Представьте ее негодование: она — в тюрьме?! Кричит мне: «Ведьма!» Отвечаю: «Допустим, я — ведьма, тебе от этого не легче!» Дама устроила мне шум и скандал. Есть профессии очень чувствительные к шуму. Она же шумела и в комнате, и на лестнице, и у парадной двери. И что вы думаете? Все жильцы дома, прохожие, публика — все были на ее стороне. Так начались гонения за правду…
Она поникла головой и застонала. Бабушка сокрушенно вздохнула.
— Офицеры, бывало, придут ко мне слегка выпивши, конечно, с подругами, целой компанией. Раскину карты и вижу: скорая смерть офицерам. А подругам — голод, холод и далекие поездки в полной нищете. Клиенты уже начали меня бить. Не поймите этого фигурально. Нет, били по-настоящему, дождевым, например, зонтиком или палкой. Что я, беззащитная, могла поделать? Бывало, только и скажу кротко: «Бей, судьбы своей не переменишь!» А карты с каждым днем все страшней да хуже. И совсем не стало клиентов. Поехала я в другой город, потом в третий. Все то же. Поеду, думаю, в Украину, веселый край. Один город, другой, третий, а судьба людям выходит все та же, самая страшная. Тут подоспела бескровная революция и за нею гражданская война. Нет, чего только судьба не готовит человеку! — И мадам Милица в удивлении воздела к небу руки. — Бывало, раскину карты — и онемею. Прибегали ко мне несчастные девушки, брошенные жены, неутешные родители — у всех столько волнений! Брошу карты и вижу: чем дальше, тем всем будет хуже. Пришлось покинуть город. Вижу, качусь уже по Сибири. Бывало, и красный комиссар зайдет погадать. Жаждет душа почестей. И должна я ему сказать, что, правда, кое-что получит из почестей, а потом его же товарищи его и повесят. Не всякий человек любит такую правду. Ругнул меня комиссар очень гадко. А один советский сановник так тот ударил меня по лицу — женщину! Что ж? Вскоре и он был казнен, но мне какое от того утешение? Да… Докатилась я до Харбина. И хоть бы что! Меняю места, а судьба клиента без перемен. Вижу, уже я живу в Китае, приехала в Тянцзин — и тут все то же. Как-то девочка пришла. Молоденькая, славненькая. «Погадайте мне, милая тетя!» Дай, думаю, хоть ей раскину на счастье. Куда тут! Ей, почти ребенку, открываю такую судьбу: позор и гибель. Насильственная смерть. И, заметьте, все это в два-три месяца.
Мадам Милица в отчаянии глотнула кофе и вдруг заговорила каким-то страшным, деловым голосом: