Пересели в другой поезд. Народу было много, так что Санкити пришлось стоять. Если он, устав, хотел ненадолго присесть, одна из девочек уступала ему свое место. Вдруг заплакала Сигэтян. О-Юки дала ей грудь, но девочка не унималась. Тогда о-Юки посадила малышку за спину и стала к окну.
В четыре часа пополудни все пятеро вышли на вокзале Синдзюку. Служанку они не взяли — до окончания книги Санкити им нужно было экономить во всем. Футтян и Кийтян весело шагали по незнакомой дороге. Сигэтян же совсем уморилась — она уронила головку на плечо матери и смотрела на все безучастным взглядом. Иногда о-Юки останавливалась и внимательно оглядывала незнакомые места.
— Смотри, смотри, Сигэтян, как здесь интересно! — говорила она дочке, чтобы стряхнуть с нее оцепенение.
Но Сигэтян ни на что не хотела глядеть.
Вот, наконец, и улица, где они будут жить. Сквозь молодую листву видна тесовая крыша. Еще несколько шагов — и путники вошли в свой токийский дом. И началась новая полоса их жизни.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
Сёта шел по тихой, обсаженной деревьями улице предместья. Дом дяди стоял у самой дороги на краю обширной усадьбы, хозяин которой выращивал чай, цветы и фруктовые деревья. От дороги его отделяла живая изгородь китайского боярышника и узкая сухая канава. В послеполуденный час летнего дня тишина стояла, как в межзвездном пространстве. Не слышно было скрипа телег, не видно прохожих. Прижавшись лицом к решетке окна, на улицу глядела тетушка о-Юки.
Сёта остановился у дома. Возле его ног играла девочка лет пяти, в коротеньком кимоно, подпоясанная узким пояском.
— Это, наверно, подружка Кийтян? — как бы про себя проговорил Сёта. Девочка застеснялась чужого человека, но продолжала играть. И, как живая, встала перед его глазами маленькая племянница.
Когда о-Юки с мужем и тремя дочерьми год назад приехали сюда из глухой деревни, каким радостным казалось им будущее. Но едва кончились хлопоты и суматоха, связанные с переездом, заболела и умерла маленькая о-Сигэ. Не прошло и года, как не стало и второй дочери о-Кику. Не стало девочки в маленьких гэта, любившей играть возле дома и петь песенки.
Не в пример старшей сестре, у о-Кику было мало подружек — одна только соседская девочка. Теперь она часто приходила под окна и кричала: «Кийтян, выходи играть». И играла возле дома одна, дожидаясь подружку.
Улицу заливало солнце. Солнечный свет пропитывал молодую листву, и яркая лаковая зелень слепила глаза. От горя и от этого безумного солнца о-Юки не находила себе места.
— А, Сёта-сан! Входите, пожалуйста, — пригласила она гостя.
— А где дядя? — спросил Сёта через изгородь.
— Сказал, что пойдет немного прогуляться. Он в саду за хозяйским домом.
— Я тоже пойду туда.
Сёта вошел в сад. Рядом с домом дяди стояли еще два точно таких же одноэтажных домика. Их деревянные крыши переглядывались поверх деревьев с высокой соломенной кровлей хозяйского дома. За плантацией цветов, выращиваемых на продажу в дни религиозных праздников, начинались чайные делянки и грядки овощей. Вся семья хозяина собирала чайный лист. На стежке между огородными грядками Сёта увидел Санкити и пошел к нему.
Дядя и племянник стояли друг подле друга. Их глазам открывалась окраина, заселенная, по-видимому, совсем недавно. В просветах между купами деревьев поблескивали на солнце новенькие дома. Над ними вился прозрачноголубой дым.
— Здорово здесь все переменилось за какой-нибудь год, а, Сёта? — заметил Санкити. — А за чайными плантациями построили птичник. — И Санкити стал рассказывать, что еще нового появилось в их местах.
Невесело было на душе у Сёта. Он поселился в Токио раньше дяди. Одно время они с Тоёсэ снимали небольшой домик неподалеку от Хондзё. Но потом он отправил жену в деревню к родным, переехал в другое место и начал искать работу по нраву. Его характер мешал ему жить спокойно, как живут другие. Куда только не бросала его судьба! С пустыми карманами поехал он на Южный Сахалин. Не найдя там ничего для себя подходящего, он покинул Корсаков7 и, терпя всяческие лишения, приехал в Аомори8, где жил некоторое время, снимая комнатушку в гостинице. Вдруг ему взбрело в голову торговать углем. Потом он надумал переехать в Южный Китай и даже начал учить китайский язык. Но из этого, как из всех других его начинаний, ничего не вышло. Собственно, ничего и не могло выйти: у него не было капитала. Так он и метался.
Сёта видел, как потихоньку налаживается жизнь в семьях рода Коидзуми. Все братья его матери съехались в Токио. Вернулся из тюрьмы дядя Минору, живой и здоровый, полный новых планов. Дядя Морихико, уладив дела о лесных участках, затевал какое-то предприятие. Дядюшка Санкити закончил наконец работу, начатую в провинции. «Скорее, скорее обзавестись домом в Токио» , — эта мысль ни на минуту не отпускала Сёта.
Санкити и Сёта постояли немного в тени молодой листвы, пронизанной солнцем, затем, обогнув теплицы, вдоль грядок традесканции, направились в сад. На длинных скамьях, в низких, широких горшках росли карликовые деревца. Вокруг пышно цвели цветы, очень красивые, но без запаха. Дочери хозяина, голоногие, с подоткнутыми сзади полами кимоно, доставали ведрами воду из колодца и из леек поливали сад. Тут же была и о-Фуса.
— Футтян! — позвал Сёта.
Девочка сердитым движением откинула назад густые черные волосы и молча взглянула в его сторону. Лицо у нее было печальное, и от этого она казалась не по возрасту серьезной.
— Что, Футтян все прихварывает?
— Прихварывает. Не знаем, что и делать. Температура все время скачет. Показывали ее двум врачам. Они говорят, ничего страшного нет, это у нее от живота. А температура держится.
Разговаривая, они вместе с о-Фуса пошли по саду к колодцу.
— Совсем большая стала у тебя дочка, — заметил Сёта.
Они проходили мимо старого оливкового дерева. Его длинные, тонкие ветви, покрытые душистыми цветами, раскинулись широко в стороны. Оно служило как бы вехой, которая отделяла обнесенный редкой бамбуковой изгородью садик Санкити от остального участка.
— О-Юки, ты давала Футтян лекарство? — спросил Санкити, поднявшись на веранду.
— Что это делается с Футтян? — сказала о-Юки, выходя из комнаты и глядя на девочку. — Только выйдет погулять и тут же домой. Я ее еле уговорила сбегать посмотреть, где отец.
Долгий труд вымотал Санкити. Но, странное дело, он не мог отдыхать. День-деньской он занимался всевозможными делами, и только глаза его выдавали усталость. Он был рад приходу Сёта: ему хотелось поговорить с кем-нибудь о только что конченной работе.
Дядя и племянник расположились в комнате, выходившей окнами в сад. О-Юки принесла чай.
— Хозяин угостил нас чаем нового урожая. Отведайте, пожалуйста, Сёта-сан, — сказала она и, поставив поднос, вышла.
Угощая племянника чаем, еще пахнувшим свежим листом, и прихлебывая из чашки, Санкити стал рассказывать об одном русском писателе, о котором он недавно читал. Писатель так уставал, работая над своими произведениями, что его жена каждый день специально готовила ему простоквашу.
— И я подумал: если здоровяк-иностранец так устает от литературной работы, то что говорить обо мне. Но я не бросил на полдороге свой труд, я довел его до конца. Что ни говори, Сёта, а я герой. Когда было написано последнее слово, я швырнул перо в угол и чуть на голове не стал ходить от радости!
Сёта улыбнулся.
— У меня была одна мысль, — продолжал Санкити. — Только бы осилить эту дорогу! Только бы не сбиться, не свернуть в сторону! Если бы ты знал, чего это мне стоило. Ведь у меня на руках было тогда трое детей. Так вот... Узнали мы тогда лихо. Гробик для о-Сигэ и тот пришлось сделать из старого ящика из-под чая, в котором мы привезли книги из деревни. Вдвоем с хозяином отнесли мы гроб в храм... Я, помню, даже пошутил тогда неловко: сказал о-Юки, что о-Сигэ вовремя умерла... Вот как было. А тут еще новая беда — у супруги моей открылась куриная слепота...