— Как вам сказать? Сейчас он не устроен. Но вообще любит жить на широкую ногу.
— Это в порядке вещей. Раз он хочет стать биржевым маклером, так оно и должно быть. Я вас попрошу, пришлите мне, так сказать, его краткое досье. Я наведу необходимые справки, узнаю, есть ли что-нибудь подходящее.
Вернувшись к себе, Санкити сразу же написал Сёта. В доме были только он и племянница о-Нобу.
О-Нобу вошла к дяде и заговорила о тех, кто сейчас был в пути.
— Тетя, верно, уже далеко.
— Если б не смерть ее бабушки, то она, конечно, не уехала бы и не оставила нас одних. Но вообще-то ей нужно было поехать, переменить обстановку, — заключил Санкити.
Он и сам хотел бы уехать куда-нибудь, чтобы забыться и не думать все время о детях.
2
Наступила пора летних каникул, и о-Сюн приехала к дяде. Она взяла с собой и младшую сестру о-Цуру. По другую сторону улицы, как раз против дома, над изгородями крестьянских домиков, возвышались раскидистые кроны мирт. Горячие, алые, печальные цветы склонялись над улицей. О-Сюн с сестрой открыли решетчатую дверь и вошли в дом.
— Ой, сестрица о-Сюн! — чуть не прыгала от радости о-Нобу.
Услышав имя о-Сюн, из комнаты вышел Санкити.
— Как вы здесь управляетесь? Дядюшка, мы должны были приехать к вам на помощь гораздо раньше, — сказала о-Сюн, — но столько было дел перед концом занятий! Нобутян, должно быть, трудно пришлось одной.
— Как хорошо, что и Цутян приехала! — радостно воскликнула о-Нобу.
— У нее тоже каникулы. Вот мы и приехали вместе.
— У Цутян скоро начнутся занятия? — спросил Санкити.
— Да, у нее короткие каникулы... Папа кланяется вам.
— Как я рада, что сестрица о-Сюн приехала! — повторила о-Нобу.
О-Сюн и о-Цуру после долгой разлуки наконец-то снова жили вместе с отцом. Благодаря помощи братьев семья Минору сводила концы с концами — о-Кура была хорошая хозяйка. Когда Санкити, женившись, переезжал в собственное жилище, о-Сюн была еще почти ребенок, она заканчивала тогда начальную школу. А теперь это была красивая девушка и совсем уже взрослая: она приехала к дяде вести в отсутствие о-Юки его хозяйство.
— Цутян, пойди в сад, погуляй, — сказала о-Сюн.
— Цутян стала совсем большая!
— Да, она выросла из всех своих кимоно. Растет не по дням, а по часам.
O-Цуру засмеялась и смущенно убежала в сад.
— Сюн, а что поделывает твой отец?
— Пока ничего... Встает он каждый день очень рано. «До сих пор я приносил семье одни несчастья, — сказал он, когда вернулся. — Теперь вы меня не узнаете». Встав еще до зари, он разжигает огонь, греет воду в котле... Говорит, что рано вставать стало у него привычкой. Мама просыпается, а все домашние дела уже сделаны, даже суп из мисо сварен.
— А все-таки, если подумать, его очень жалко.
— Пока матушка была одна, мы совсем забросили дом, никакого порядка не было. А папа вернулся, и незаметно все наладилось. Просто удивительно.
Из сада донесся громкий смех: о-Цуру поскользнулась и упала. О-Нобу подбежала к ней. О-Сюн улыбнулась и тоже пошла в сад почистить запачкавшееся кимоно младшей сестры.
В этот вечер в доме Санкити зазвучали песни. Девочки собрались вместе коротать чудесный летний вечер. Санкити лежал один в темной комнате, выходившей в сад: его приятно обвевал прохладный ночной ветерок. Он сказал, что свет ему не нужен. Лампа горела только в комнате, где сидели сестры. Ее пламя освещало легкое белое кимоно о-Цуру и светло-красное оби о-Сюн.
— Цутян, спой и станцуй что-нибудь дяде, — попросила о-Сюн.
— Что бы такое спеть, — задумалась о-Цуру. — Может, «Черепаха, слушай»?
— Или «Про Урасима».
Девочки, нежные, юные, как молодая травка, выросли на трухлявых развалинах старого дома Коидзуми... Старшие запели. О-Цуру, поправив ленту в косе и разгладив складки короткого кимоно, встала и в такт песне пошла танцевать по комнатам.
— Ловко, ловко. Придется тебя наградить чем-нибудь, — похвалил ее Санкити.
— Ну, хватит, Цутян, — останавливала девочку старшая сестра, но о-Цуру увлеклась и долго еще танцевала.
Утром о-Цуру уехала. А на кухне с этого дня все время раздавался молодой смех. Несколько дней подряд то шел дождь, то прояснялось, потом снова стало припекать с самого утра.
Однажды о-Сюн притащила к колодцу лохань и, засучив рукава, стала стирать, думая управиться до наступления жары. О-Нобу принесла ведро и доставала воду из колодца.
— Ой, у меня сегодня с утра тело прямо как студень. Стоять не могу.
О-Сюн, поправляя волосы, громко расхохоталась. О-Нобу налила в лохань чистой воды из ведра. О-Сюн стала полоскать белье.
В саду было довольно просторно, и о-Сюн, укрепив повыше длинный шест, развесила выстиранное белье.
— Вот здорово! — воскликнула она вдруг. О-Нобу удивленно взглянула на нее.
— Я вдруг вспомнила задачу, которую нам учитель задал на лето. И в уме решила ее.
Девушки вошли в дом со стороны сада. Вытирая мокрые голые руки, они посмотрели друг на дружку и вдруг, сами не зная чему, засмеялись.
Синее небо сверкало, как синее море. Горячие полуденные лучи играли на белом колышущемся белье, заливали весь дом. После обеда девушки устроились каждая по своему вкусу: одна растянулась на циновке, другая села посреди комнаты, прислонившись к столбу. Перед южным окном Санкити повесил гамак и лег. Ему казалось, что его обволакивают клубы теплого пара. Горячие токи земли и прохладный ветерок, странно смешиваясь, врывались через окно в комнату. Неутомимо и монотонно трещали цикады.
Когда Санкити проснулся, все его тело болело так, точно его искусали слепни. О-Сюн принесла жидкую помаду для волос.
— Нобутян, иди-ка сюда, — позвала о-Сюн, смеясь. — Смотри, сколько седых волос у дяди Санкити.
О-Нобу, размахивая руками, прибежала из кухни.
— Эй, эй! — закричал Санкити шутливо, как будто обращался к собственным детям. — Как вы смеете надо мной издеваться! Да я скоро получу орден Золотого коршуна!10
— Ну что, сдаетесь? — весело спросила о-Нобу.
— Ведь нельзя же, чтобы у дяди было столько седых волос, правда, Нобутян? — О-Сюн подошла поближе. — Лежите смирно. Сейчас я начну выдергивать ваши седины. Спереди не так много, а вот на висках белым-бело... Ужас просто... Да, трудная мне предстоит работа.
Нежно притрагиваясь к дядиной голове, о-Сюн перебирала волосок за волоском. А все же нет-нет, да и выдернет вместо белого волоса — этой меты старости — черный.
— Отчего это мои волосы совсем меня не слушаются? — придя с кухни, простодушно обратилась о-Сюн к Санкити. Весь ее вид обнаруживал полнейшее доверие к дяде, ее готовность делиться с ним всем, как с отцом.
— Каждое лето то же самое, — полуобернувшись к нему, продолжала о-Сюн. Взяв в горсть сухую, торчащую на затылке прядь, она показала ее Санкити.
Белье, развешанное в саду, просохло. Племянницы вышли в сад и, напевая, стали снимать его. Они пели самозабвенно, как птицы. Их веселые, молодые голоса всколыхнули душу Санкити. Он вышел на веранду и стал наблюдать за легкими, полными грации движениями девушек, складывавших просохшее белье. Он вспомнил о-Юки, вспомнил жену Сёта и невольно стал сравнивать... Вот и распустились незаметно два бутона.
Стало немного прохладнее, и все оживилось. Вечером Санкити и племянницы вспоминали об уехавшей о-Юки.
Видно было, как соседи, жившие через улицу, вынесли наружу скамейки и сидели, наслаждаясь вечерней свежестью. Девушки загадали, кому из них отправиться купить льду. Вышло идти о-Нобу. Она пошла и скоро вернулась. O-Сюн принесла чашки, сахарницу.
— Ну, что, устроим пир, а? — Санкити достал начатую бутылку красного вина и разлил его в чашки со льдом.
Мысли о-Сюн с девичьей легкостью перенеслись к науке писания писем. Наклеить на письмо марку вверх ногами означает вражду, немного вбок — любовь.
— Уж коли вражда, так стоит ли переписываться? — улыбнулся Санкити. О-Сюн тут же отпарировала: