— Ну, вот и мы!
С Танэо на руках из коляски вышла о-Юки. Вслед за ней спрыгнула служанка.
— Дядя, тетушка о-Юки вернулась! — закричали племянницы и бросились за ворота. О-Юки расплатилась с рикшами. О-Сюн и о-Нобу взяли с двух колясок вещи с наклейками гостиниц и понесли в дом.
— Большое вам спасибо, девочки, — говорила о-Юки, разглядывая мужа и племянниц после долгой разлуки. — Сколько я вам хлопот доставила. А Танэо проголодался с дороги. Надо его покормить. — О-Юки достала грудь, и Санкити, слушая довольное причмокивание сына, подумал: «Да, о-Юки вернулась вовремя».
Сестры заварили чай. О-Юки, глотнув пересохшим ртом, стала рассказывать о путешествии.
— Будь добр, открой этот чемодан. Здесь гостинцы для девочек. Отец так крепко завязал, — сказала о-Юки.
Она привезла целую гору подарков от многочисленной родни.
— Вот это от старшей сестры Нагура, это от Маруна, а это от младшей Ямана14. — Маруна была старшей сестрой после о-Юки, Ямана — младшей, ее звали о-Фуку.
— Отец долго не выходил к нам, когда мы приехали, — рассказывала о-Юки. — Наконец он спустился, пошел на кухню, умылся и только тогда поздоровался. Посмотрел на меня — и слова сказать не может...
— Обрадовался сильно...
— Потом говорит: «Хорошо, что так быстро собралась». Оказывается, похороны отложили до моего приезда.
Провожать о-Юки пришла вся ее многочисленная родня: сестры с семьями и другие родственники. Младшая сестра о-Фуку проводила сестру на пароход и еще долго махала из лодки. О-Юки слегка замялась и прибавила, что с ними на пароходе ехал муж младшей сестры.
— Значит, Цутому-сан приехал вместе с тобой?! — воскликнул Санкити.
— Нет, он только полдороги ехал с нами. У Ямана в том месте какое-то важное дело.
Говоря о Цутому, о-Юки называла его «муж Фукутян» или «Ямана». Она не хотела касаться прошлого и упоминала о Цутому только как о родственнике. Санкити понимал жену и сам никогда не заговаривал о молодом человеке.
Из чемоданов извлекли летние платья, сшитые для о-Юки матерью. Вынули большой круглый сверток — подарок знакомых. Служанка, до сих пор молчавшая, заметила:
— Ямана-сан на пароходе развязал сверток и говорит: «Если это арбуз, мы его сейчас съедим».
— А это оказалась голубая ваза для цветов, — засмеялась о-Юки.
Санкити знал Цутому. Они познакомились, когда Санкити ездил навещать семью Нагура. Цутому показался ему добрым и приветливым молодым человеком, хорошо знавшим торговое дело.
— Я зажгу куренья перед божницей, — сказала о-Юки. Она положила перед маленькой табличкой с именем о-Фуса привезенные сладости и фрукты и вернулась к племянницам.
— Тебе, о-Сюнтян, нелегко пришлось этим летом. А тут еще такая жара стояла в Токио.
— Да, в этом году было очень жарко.
— У нас тоже стояла жара.
О-Юки с нежностью оглядывала дом. На безымянном пальце левой руки поблескивало новое колечко.
Потом она сняла загрязнившиеся в дороге белые таби и отправилась на кухню хозяйничать. А на третий день после ее приезда о-Сюн, поблагодарив дядю и тетку и попрощавшись с ними, отправилась домой.
«Я глубоко заглянула в дядину душу и знаю теперь, какой он человек», — сказали Санкити на прощание горящие глаза племянницы. Каждый раз, вспоминая этот взгляд, Санкити обливался холодным потом. Он не мог думать о себе без боли. С такой же болью он думал и о других. Глубокие, неуловимые, деликатные, донельзя сложные отношения между членами семьи занимали мысли Санкити: дядя и племянницы, двоюродные братья и сестры, старшая сестра и младший брат, старший брат и младшая сестра...
4
За рощей, где Санкити любил гулять, начинался луг. Он заканчивался отлогим склоном, ведущим в неглубокую лощину. Узкая тропинка, выходившая из рощи, пересекала его и обрывалась у густых зарослей. Влево и вправо по склону бежали неширокие колеи проселочных дорог. По проселкам ездили на лошадях.
Но и в этот тихий пригород, напоминающий прежнюю равнину Мусасино15, пришли перемены: исчезли рощи, огороды. Земля была кругом перепахана, там и здесь вырастали новые дома.
Санкити было далеко видно с края луга. В траве, залитой солнцем, трещали кузнечики... Когда семья только что переехала сюда, о-Кику, придя на этот луг, подумала, видно, что она все еще в деревне, и сказала сестре: «Футтян, пойдем туда, к старой крепости, нарвем цветов». О-Кику умерла, о-Фуса умерла, о-Сигэ умерла... Зачем он привез сюда жену и детей?! Эта мысль постоянно возвращалась к нему, и тогда он особенно остро чувствовал тщету своих усилий.
В высоком небе плыли похожие на вату облака. Там, в горах, где живет его друг Макино, наверное, уже осень... Санкити стоял неподвижно, задумчиво глядя перед собой. Не сегодня-завтра он должен начать новый большой труд...
Со стороны Синдзюку донесся протяжный гудок. Санкити слушал шум электрички, как раньше, живя в деревне, слушал шум проносившихся мимо поездов. Деревни, городки, города... Он любил гудки паровозов, стук колес и запах дыма. Его тянуло отсюда, из этого тихого места. Когда же он видел сверстников своих умерших детей, ему и вовсе становилось невмоготу. Не перевезти ли семью в город? Там, среди суеты и шума города, он скорее забудется и начнет работать.
Подходя к дому, он увидел у ворот человека, набрасывающего на бумагу план дома. Это был художник, один из его соседей. О-Юки стояла в дверях и объясняла, на какие стороны света выходят окна.
Художник вынул из кармана пиджака компас и тщательно выверил направления. Он сказал, что знает в Токио одного человека, который все беды объясняет расположением дома: оно может быть счастливым и несчастливым.
— У вас часто умирают дети — это очень странно. Если вдруг соберетесь переезжать, — прибавил художник, — первым делом обратите внимание, куда выходят окна вашего предполагаемого жилища. — Пообещав прислать чертеж с указанием счастливого расположения, художник ушел.
— Ишь чем художники интересуются, — заметил Санкити. Но человек этот показался ему любезным.
— Ты никогда не слушаешь, что говорят люди, — с упреком сказала о-Юки. — Помнишь, когда мы уезжали из деревни, все говорили, что мы выбрали несчастливое число. Надо было отложить отъезд всего на один день. Но ты не послушался. И мы уехали себе на беду. Не знаю, как тебе, а мне тяжело жить в этом доме.
И Санкити решился переезжать.
Хозяин дома тоже был рад их отъезду. Человек он был суеверный и боялся, что его новый дом станет приносить несчастье. Это окончательно решило дело. И Санкити отправился искать квартиру.
В окна трамвая, бегущего вдоль рва, мимо императорского дворца, било осеннее солнце. Пассажиры вставали и опускали деревянные жалюзи. Санкити сидел на теневой стороне. Он нашел новую квартиру и ехал теперь к Морихико.
На одной остановке вошло много народу. Один из вошедших, увидав Санкити, воскликнул;
— Коидзуми-кун! Сколько лет, сколько зим! — Это был учитель Осима, сосватавший когда-то Санкити его жену.
В трамвае было тесно, учитель Осима пробрался к Санкити и сел на освободившееся место напротив. Они ехали молча — рядом был спутник Осима и много посторонних.
Учитель Осима очень изменился. С тех пор как умерла его жена, он растерял свои прекрасные идеалы: веру в любовь, добро, справедливость. Все, что он когда-то страстно, как реформатор, проповедовал, он отринул теперь от себя и ни во что больше не верил. Друзей прежних забыл, да и они отошли от него, называли отступником. Встречая кого-нибудь из них, он прятал глаза. Стыд жег его. Он был готов понести наказание. Ему было бы легче, если бы его ударили.