«Любовь брата и сестры — вот это лучше всего», — решил Санкити. Он будет любить о-Юки, как свою младшую сестренку.
В один из пасмурных ноябрьских дней они вместе отправились за покупками. Муж и жена редко выходили куда-нибудь вдвоем. О-Юки в темно-синем пальто поверх выходного кимоно шла за мужем. Глаза ее говорили: «Что это сегодня случилось с папочкой? »
Выйдя на какую-то улицу, Санкити остановился.
— Послушай, о-Юки, держись бодрее. Чего ты стесняешься? Мне просто неловко за тебя становится.
— Но ведь мы, я... — покраснела от смущения о-Юки.
Санкити привел о-Юки в европейский ресторан. Они прошли на второй этаж. Там, кроме них, никого не было. Санкити выбрал столик у окна и сел. О-Юки сняла перчатки и положила свои огрубевшие от работы руки на белую скатерть.
— Так вот, значит, что тебе нравится, — сказала о-Юки, оглядывая зал, украшенный вазами с цветами, зеркалами, старинными, писанными маслом картинами. Она подошла к окну, взглянула на крыши домов, потом на улицу.
Официант в белой куртке принес кушанья. Берясь за ложку, Санкити спросил, глядя в глаза о-Юки:
— Скажи, пожалуйста, ты завидуешь кому-нибудь из своих старых подруг? Помнишь, к нам как-то заходила одна в черном крепдешиновом хаори? Она так постарела, что ее трудно узнать, совсем бабушкой стала.
— У нее же так много детей! — заступилась за подругу о-Юки.
— А помнишь, у тебя была еще одна подруга? Она уехала в Америку на заработки. И сказала, что будет посылать деньги мужу. Бывают же такие женщины! Что ты думаешь о таких, как она?
— Я думаю, что она молодец.
Официант принес второе блюдо. Несколько минут они ели молча.
— А как дела у твоей знакомой, что живет в Сиба? — спросил Санкити. — Ты ведь часто к ней ходишь.
— Она только и знает, что жалуется на своего мужа. Скучно, говорит, с ним, совсем он никудышный.
— Одного у женщин не отнимешь — живучие они. Возьми семью Наоки. Из всех стариков жива осталась одна бабушка. Когда я слышу, как иная толстуха говорит, что женщина — слабое создание, мне хочется смеяться.
— И все-таки мы завидуем вам, мужчинам. Ни за что бы я не хотела родиться женщиной второй раз.
За окнами от закатных лучей все как будто покрылось лаком, и окна стали похожи на картины с глубокой перспективой. Закат скоро погас, и улицы погрузились в сумерки. Санкити возвращался домой, шагая подле насытившейся в ресторане «младшей сестры», а на сердце у него было по-прежнему тоскливо.
7
Выйдя из Комагата, Сёта прошел вдоль реки мимо моста Умаябаси, свернул в узкий проулок, который вывел его на улицу Курамаэ, и по широкому бульвару не спеша зашагал к дому Санкити.
Санкити только что вернулся из путешествия. Сёта, не входя в дом, крикнул с порога:
— Не хотите ли, дядя, немного прогуляться?
— Охотно, но ты все-таки зайди к нам ненадолго.
У Санкити был гость. Из деревни приехал старый Нагура за своей женой, которая встретила в Токио и Новый год.
— Вон кто к нам пожаловал! — приветствовал Сёта старый Нагура.
Годы наложили свой отпечаток на этого живого, энергичного старика. Борода его стала совсем белой.
Сёта и Санкити пили чай. Глядя на загорелое лицо дяди, Сёта сказал:
— Между прочим, мне стало известно, что мой отец тоже в Маньчжурии.
Санкити, начавший было рассказывать о поездке, замолчал.
— Отец, как вы помните, долго жил в Кобэ. Но там, видно, дела у него шли плохо. И он уехал. Рассчитывает, наверное, что ему поможет Минору. К нам вчера пришла тетя о-Кура. О-Сюн ведь живет у мужа, и тетке теперь скучно. Она и ночевать у нас осталась. Так она сказала, что получила письмо от дяди Минору. Он пишет об отце...
То, что Хасимото Тацуо и Коидзуми Минору встретились в далекой Маньчжурии, вызвало особое чувство и у Сёта, и у Санкити. С болезненной остротой переживали они тяжелую судьбу отцов двух больших семей.
Санкити путешествовал около недели. Он и его спутники под шум горных потоков забыли на время житейскую суету. Зато на обратном пути только и было разговоров что о женах и детях.
Сёта рассматривал на привезенных Санкити открытках виды старого портового города, море с белевшим вдали маяком, удивительные наряды женщин,
Санкити весело прищурился:
— А не послать ли нам одну открытку Мукодзима?
Сёта согласился. Написал своей рукой адрес Кокин, а на обратной стороне, возле белого маяка, сделал приписку: «Вы знаете от кого». Санкити рассмешила эта надпись. И он черкнул несколько слов от себя.
— Представляю, какую кислую мину изобразит Тоёсэ, если узнает, — сказал Санкити и опять рассмеялся.
Сёта был мрачен. Он сунул открытку в карман. Дядя и племянник спустились вниз, где сидел старик Нагура, и вышли из дому.
Пройдя по узкой дорожке между складами, они оказались у реки. Санкити часто гулял здесь. Внизу за каменной оградой текла Кандагава23. В черной воде отражался край февральского солнца и закрывавшие его облака. Странным казалось это тихое, уютное место среди шумного города.
От каменных ступеней пристани в ту и другую сторону тянулась низкая ограда, сложенная из тесно прижатых друг к другу камней. В одном месте в камень была вделана железная цепь. Санкити и Сёта облокотились на парапет. Разговор опять вернулся к Маньчжурии.
— Ты только вообрази себе: два великих человека встретились вдали от родины и пьют сакэ — волнующая картина!
Сухие ивы у края воды довершали пустынный вид этого уголка Токио. Санкити прошел немного вперед под их тонкими, плакучими ветвями, потом вернулся к Сёта.
— А как у тебя с работой? Все еще ходишь без дела?
Санкити бросил на камень пачку сигарет. Оба закурили.
Сёта хмуро усмехнулся.
— Я было приглядел одно хорошее место, да Хирота что-то за моей спиной наговорил. Ну и сорвалось, разумеется.
— Какая подлость! А я думал, вы друзья.
— Биржа — это страшное место, дядюшка. Там не щадят ни родных, ни друзей. Ради своей выгоды человек может пойти на любую подлость. А уж если кому повезло, сейчас же задирает нос, и плевать ему на неудачников. Сын готов отца слопать. Маклер с его нервами и завистью к сопернику даст художнику сто очков вперед.
И все-таки Сёта попросил дядюшку познакомить его с кем-нибудь, кто имеет влияние на Кабуто-тё.
Медленно брели они к устью реки. Здесь, у края моста, Кандагава вливалась в залив. Одним углом к реке примыкал «веселый квартал». Сёта нередко приходил сюда с клиентами. Его имя было здесь хорошо известно.
— Не скоро я вернусь сюда, — процедил сквозь зубы Сёта.
Дядя и племянник спустились к устью. Отсюда была видна Сумидагава. Летали большие белые чайки, отчетливо виднелись дома на другом берегу, дым из труб низко стлался в мутном воздухе...
— Даже запах воды и тот изменился, — проговорил Санкити. — Совсем не та Сумидагава, что была прежде.
Они вышли на Рёгоку. Народу на улицах прибавилось.
— Какие чувства вызывают у тебя эти женщины? — спросил Санкити.
— Трудно сказать...
— А мне почему-то становится тяжело, когда я их вижу.
Санкити и Сёта вышли к зеленому рынку и направились дальше к Хаматёгаси2425. Старинные кварталы в стиле Фукагава26 уступили место новому району, построенному на земле, отвоеванной у реки. Сёта вспомнил Сакаки, который часто приходил к нему, когда он жил еще за рекой. Какие планы строил тогда Сакаки, сколько говорил горячих речей!
— Совсем он отстал от дел... — заключил Сёта. — А вот по части развлечений у нас с ним всегда были разные взгляды. Сакаки удивительно был неразборчив в любви. Брал все, что плыло в руки.
С оглушительным лязгом со стороны Рёгоку проехал трамвай. Сёта помолчал, потом, улыбнувшись, добавил: