– Как видите, у меня всё хорошо. Правда, хорошо, – Дит продолжал улыбаться. Здесь такими разговорами было никого не удивить. Одно и то же, только в разных формулировках, говорили многие. Он не был исключением. – Я справляюсь. Научился готовить. Ну, почти. Книгу вот читать начал.
Некоторое время он простоял в неловком молчании, не зная, что ещё добавить. Говорить было, в общем-то, не о чем. Когда-то он мог болтать с ними всю ночь о неважных вещах и о великих – тоже. Сейчас же сказать было нечего. Кроме того, что он стал лучше видеть в темноте, но очень плохо спит. Но зачем им это знать? Всё хорошо.
– Я пойду. До скорого, – улыбнулся Дит и поднял руку, прощаясь.
Выходя из ворот, он зябко поёжился. Поднялся неприятный, влажный ветер, пронизывающий до костей. По серому небу ползли тяжёлые дождевые облака, обещая мокрый асфальт и лужи поутру. А ещё мокрую одежду тем, кто не успеет убраться под крышу до того, как они решат извергнуть на землю свою ношу.
Это произошло почти два года назад, под Рождество. Они ехали втроём из-за города. Настроение было радостное, они предвкушали весёлые праздники, обсуждали, кого пригласить и что приготовить. Машину вела Эльза, его младшая сестра, пухленькая, жизнерадостная и неунывающая блондинка. Рядом с ней на переднем сиденье весело смеялась худенькая и кареглазая Мэг, девушка Дита, которой он собирался сделать предложение как раз после Рождества. Именно так – в свитерах с оленями, между шоколадным печеньем и очередной кружкой глинтвейна. Он же дремал на заднем сиденье, умиротворенно вслушиваясь в болтовню своих девочек.
Дальше он помнил только метнувшийся в лобовом стекле яркий свет, резкое движение руля, испуганный вскрик. А ещё – невыносимую боль, невозможность пошевелиться и обрыв. Он словно падал куда-то вниз, не способный даже вздохнуть.
Очнулся Дит в больнице, слабый и измученный. За окном сияло солнце, по-весеннему согревая промёрзшие стёкла. Медсестра сразу же вызвала доктора, тот несказанно обрадовался его тщетным попыткам пошевелиться. Он сказал Диту, что тот провёл в коме почти три месяца, Рождество давно прошло, наступала весна. Хирурги совершили почти невозможное, сшили его по кускам, оставив на теле уродливые шрамы, делавшие его похожим на чудовище Франкенштейна. А Эльзу и Мэг похоронили в Сочельник в закрытых гробах.
Вот тогда-то Дит впервые и почувствовал эту ужасную, всепоглощающую пустоту. Он хотел кричать, но тело отказывалось подчиняться ему. И тогда он начал кричать во снах. Там, где он мог сделать хоть что-то. В темноте без проблесков света, где был лишь холод, пустота и его крики.
К тому моменту, как он впервые поднялся на ноги, пустоты уже не было. Темнота отозвалась на его призыв, теперь он был не один. И пустоты больше не было ни в груди, ни во снах. На поправку он шёл быстро и выписался уже к концу лета. Доктор не хотел отпускать его, взял слово, что Дит будет регулярно приходить на проверки и пройдёт годовой курс психотерапии.
Он согласился на всё, не глядя подписал бумаги. Рождество Дит справлял один в пустой квартире, в которой не осталось ни одной вещи, принадлежавшей его девочкам. А после Нового Года вышел на работу. Джош, знавший обо всём, до сих пор опекал его, а порой смотрел, как на оживший труп. Дит не винил его, но опека коллеги раздражала. Тот лез не в своё дело, хотя и вполне искренне, как и все подобные ему люди. Ни Эльза, ни Мэг ему не приснились ни разу. Впрочем, ему с тех пор вообще не снились сны. Только чернота, которая иногда отзывалась на его крики.
Дождь начался ближе к ночи, когда большинство людей уже добрались до своих домов, тёплых пледов и кружек с кофе или какао. Дит сидел у окна, смотрел, как по нему ползут, обгоняя друг друга, капли воды, и не торопясь потягивал только что сваренный глинтвейн. В квартире было темно, он уже полгода не включал свет дома. В этом не было необходимости.
Тишину разрезал пронзительный вой сирен скорой помощи, появившийся из ниоткуда, приблизившийся и заполнивший собой всё. Был слышен визг колёс по мокрой дороге – машина гнала на предельной скорости. В нервных звуках сирены пульсировало лишь одно слово: «Успей! Успей! Успей!». Дит судорожно сжал кружку в руках, он не хотел, чтобы это слово проникло в него, зацепилось за старые шрамы. Вой скорой раздирал барабанные перепонки, но он не хотел, чтобы тот умолк. Казалось, эти звуки вибрировали вместе с самой ночью. Всего несколько секунд, растянувшись в вязкую вечность.