Петро поравнялся со школой и разглядел около нее, в утренних сумерках, силуэт девушки. Это была Полина Волкова.
— Вы-то почему не спите? — спросил он, приостанавливаясь.
— Жалко терять время, — смеясь, ответила Полина. Потом добавила серьезно: — Я условилась с ребятами отправиться в бригаду пораньше.
Она подошла ближе и, подняв на Петра глаза, просто сказала:
— Как хорошо, что вы будете председателем! Все очень довольны…
— Погодите, скоро ругать будут, — с усмешкой ответил Петро.
— Не будут! — весело заверила Полина. — Комсомольцы возьмутся сейчас дружно. Андрей Савельевич ведь не хотел с ними возиться, не поддерживал их, а они горы могут свернуть.
— Ну, горы, пожалуй, пока сворачивать не нужно, — пошутил Петро, — тем более что в Чистой Кринице их нет… Но если комсомольцев для начала поставить в бригады учетчиками, будет здорово. Запущен учет до безобразия. Кое у кого трудодни не записаны в книжки с начала года.
— Ребята, конечно, согласятся. Павлушу Зозулю можно, Гришу Кабанца, — вслух размышляла Полина. — Правда, Гриша и во сне комбайны видит…
— Придут в эмтеэс комбайны — переведем.
— В общем, учетчиков выделим, — пообещала Волкова.
Она стала советоваться с Петром, как привлечь и других подростков к уборке, и он, слушая ее, с удовлетворением отметил: «А девушка-то толковая… Эта, пожалуй, расшевелит ребят…»
Когда они попрощались, над лесом уже алел небосвод, у летних кухонек и на улице появились сонные хозяйки, из труб потянулись дымки.
Мать, как понял Петро, войдя на подворье, встала давно: на глиняной печурке грелась в чугунах вода. Сашко́ в одних трусиках и майке сидел на корточках и с сосредоточенным видом чистил картофель.
— Я тебе в коморе постелила, — сказала Катерина Федосеевна Петру. — Там не жарко, поспи трошки.
Она стояла у печи с засученными по локоть рукавами и, отгоняя одной рукой дым от лица, другой подкладывала хворост.
— Спать, мама, уже не удастся. Батько встал?
— Да они с Игнатом Семеновичем и не ложились. В садку сидят.
— А вы тоже на ногах всю ночь?
— Я выспалась, Петрусь. Обед сварю и на бураки побегу… Сейчас снедать буду давать… Да как же это ты не спавши? — забеспокоилась она.
— Ничего, ничего… не привыкать…
Петро зашел в свою комнатку, быстро подшил к вороту гимнастерки чистый воротничок, начистил сапоги. Потом наскоро побрился, умылся холодной водой и направился в садок. Отец и секретарь райкома сидели под яблоней, завтракали.
— Э-э, председатель, как новый гривенник, сияет, — добродушно приветствовал его Бутенко. — Ты, что же, и не отдохнул?
— Теперь уже после уборки будем отдыхать, — сказал Петро, подсаживаясь к столику.
— Вот это неправильно! — укоризненно заметил Бутенко. — У тебя здоровье пока еще не блестящее. Много ты не наработаешь, если нормально спать не будешь…
— Засиделись в правлении.
— Ну и что же вы там надумали?
Петро стал рассказывать…
— С укрепления бригады начал, это хорошо, — говорил Бутенко. — Производственная бригада — это, академик, твоя рота. Всемерно укрепляй ее. Тут и командира хорошего поставь, тут и центр политической работы. Учетчик — очень важная фигура, подбирай народ крепкий, грамотный…
— Я так думаю, — с улыбкой поглядывая на отца, сказал Петро, — батько немножко поможет, даст людей полеводческим бригадам…
Остап Григорьевич крякнул.
— Каких людей? Позавчера Савельевич уже снял из сада шесть баб… А у меня половина площади не культивирована. Нет, я с этим несогласный… Это ж буксиры те самые, кампанейщина…
— Сняли правильно, — хладнокровно выслушав его гневный протест, ответил Петро. — Подсчитаем силы, пожалуй еще кое-кого придется забрать.
— Нажил себе сына-председателя, — захохотав, сказал Бутенко.
Но старик не разделял его веселья и отнесся к последним словам Петра с явным недовольством.
— Осенью будет легче, — сказал ему Петро, — мы с вами такие плантации, такие школки заложим, каких район никогда не имел…
Мать принесла еду, и Петро, принявшись за нее, сказал, чтобы задобрить отца:
— Как ни тяжело с людьми, а подсадили в саду все деревья вместо тех, что погибли в оккупацию. Если бы все бригады работали, как садоводческая!
— Ты мне зубы не заговаривай, — сказал Остап Григорьевич, искоса оглядывая сына и сердито поводя бровями. Но по его голосу нетрудно было догадаться, что похвала ему приятна и настойчивость Петра он в общем одобряет.