— Комсомольско-молодежную бригаду не организовал? — внезапно осипшим голосом сказал Петро.
— Я имею в виду скоростную вязку снопов. Сколько у тебя людей работало новыми методами к концу уборки?
— Немного.
— Вот видишь… Прекрасное начинание возникло в колхозе «Путь Ильича», — говорил Бутенко, обращаясь теперь к участникам совещания. — Вы все о нем слышали, а многие и у себя применили. Метод прямо-таки незаменимый при отсутствии нужного количества людей, техники… По пять-шесть норм выполняла одна вязальщица. Так, Рубанюк?
— И по семь было…
— А вот председатель этому со стороны порадовался, но внедрить в своих бригадах широко, по-настоящему не постарался. Не поддержал полезной инициативы. А партия чему нас учит? Любовно, заботливо поддерживать каждый ценный почин, каждую крупицу опыта, выдвигаемого массами…
Бутенко говорил далее, резко и убедительно, о слабом внимании руководителей колхоза «Путь Ильича» к животноводству, о запущенности семенных участков, и Петру слушать это было неприятно.
Он держался внешне как бы спокойно, однако Громак видел, как от волнения на его побледневших скулах перекатывались желваки.
— Ты что нос повесил, Остапович? — спросил он его во время перерыва и сочувственно похлопал по плечу. — Брось! Критика справедливая.
— Ничего не справедливая, — неожиданно вмешалась Волкова. — Больше не нашел, к чему придраться…
Она сама смутилась своего резкого тона и уже мягче добавила:
— Обвинить Петра Остаповича в том, что он плохо поддерживает передовиков! Да это же ни на чем не основано. В том, что с вязальщицами так получилось, нашей вины больше…
— Вы не п-поймете од-д-ного, — заспорил Громак, заикаясь более обычного, — Игнат Семенович н-никому н-нико-гда не дает застаиваться, держит на боевом взводе. Понятно? Чем больше верит в человека, тем с-суровее с ним. Я знаю, как он в лесу брал з-за шкирку… И учтите, когда дела в отряде хорошо шли, он особенно всех подзуживал… Такой у него с-стиль…
— Несправедливо, — упрямо твердила Волкова. — Иной раз похвала на человека лучше действует, чем вот так…
В длинном полутемном коридоре и на крыльце, шумно переговариваясь, дымили цыгарками курильщики; другие участники совещания толпились около продавщицы, молчаливо отпускавшей ситро, папиросы, розовато-белые черствые пряники.
За окнами уже кружились первые снежинки. Чуя близкую зиму, встревоженно каркали грачи в верхушках оголенных тополей.
— Быстро время летит, — сказал Громак, поглядывая на мутное, свинцовое небо. — Давно ли пшеницу косили?
Закуривая и тоже глядя на небо, Петро сказал:
— Надо нам вопрос об учебе продумать. Игнат Семенович говорил только о политической учебе и агротехнике… А у меня тут одна мысль зародилась. В дороге потолкуем…
Как только закончилось несколько затянувшееся совещание, Петро и Громак, торопясь засветло выехать домой, решили, оставив прочие дела до следующего приезда, побывать только в райкоме. Пока Громак получал в парткабинете литературу, Петро заглянул в комнату секретаря.
— Заходи, заходи, Рубанюк! — пригласил Бутенко. — Садись.
Отпустив посетителей, он повернулся к нему и радушно произнес:
— Ну, с приездом поздравляю! Отгрузили?
— Так точно.
Бутенко пытливо посмотрел в спокойное, немного усталое с дороги лицо Петра.
— Дуешься?
— Нет, Игнат Семенович.
— Искренне?
— Не за что мне на вас дуться. Вы правы.
— Понял? Очень важно, чтобы и ты и другие поняли, чего я добиваюсь.
Бутенко погладил рукой стриженый затылок. С добродушной усмешкой сказал:
— Пришлось тебе сегодня горькие слова выслушать… Есть, правда, чем и порадовать. Вам разрешен долгосрочный кредит. У вас с тяглом плохо. Фермы надо возрождать. Думаю, денежки вам пригодятся.
Петро просиял.
— Большое спасибо! Большое! От всего колхоза… Я вот о чем хотел посоветоваться, Игнат Семенович… Курсы, кружки, о которых вы говорили сегодня, все это мы создадим. А вот молодежь надо профессиям обучать. Нам плотников, кузнецов и особенно электриков очень много потребуется…
Бутенко слушал, не перебивая, и только в глубине зрачков его засверкали знакомые Петру искорки.