— Ну куда ты мостишься? — плачущим голосом кричала жена.
У ворот рубанюковского подворья по-прежнему толпились люди. Поглазеть на веселье сбежались со всего села. От двора шли в обнимку парубки, пошатываясь, пели:
Ой, выдно, выдно, хто не жонатый, Шапку на бакыр, пишов гуляты; Ой, выдно, выдно, хто оженывся; Скорчывся, зморщывся тай зажурывся…Свадьба была в разгаре. Перед хатой кружились под гармошку пары. На ветру развевались цветные ленты, мелькали мокрые чубы завзятых танцоров. Василинка и Настя уже несколько раз приносили из колодца воду, кропили истолченный сапогами и ботинками ток. Они выпили хмельной сливянки, щеки их пылали. Обе шустрые и юркие, подружки успевали всюду: вертелись среди танцующих, наведывались на кухню, помогали по хозяйству молодухам.
В хате шел пир. Остап Григорьевич подсаживался то к одному, то к другому столу, угощал гостей.
Кузьма Степанович держал руку на плече Катерины Федосеевны. К борту его нового шерстяного пиджака прилепились хлебные крошки. Он чокался с соседями, прочувствованно говорил:
— Нехай нашим деточкам будет как наилучше, чтоб в паре прожить до конца века.
В кухне молодые бабы, давясь от смеха, теснились около Степана Лихолита. Он вырядился невестой, жеманно кланялся, приглашая молодиц к столу.
— Музыки, грайте надобранич[8]! — тонким голосом командовал он, кокетливо оправляя короткую юбку.
Коренастая, полногрудая сноха почтаря Федосья, схватив печную заслонку, выстукивала по ней скалкой, хрипло подпевала:
Ой, заграйте мэни, Замузычтэ мэни, Нэма в мэнэ чоловика, То позычтэ мэни..[9]Оксана устала от гомона и, позвав Нюсю, пошла с ней в сад, под яблони. Нюся расправила на ее голове ленты богатого украинского наряда, вытерла платочком пот на лице. Выбрался из душной хаты и Петро. Он стоял среди хлопцев у палисадника.
Здесь его и разыскал Алексей.
— Гуляете тут? Гуляете и ничего не знаете! — крикнул он Петру зло. — Война! Немцы бомбят наши города!
Петро не сразу осознал смысл сказанного. Потом он увидел, как изменились лица стоящих рядом парней.
— Это что… слухи или… Кто сообщил? — спросил он охрипшим голосом.
— Какие там слухи! Молотов выступал.
Алексей стал пересказывать слышанную им речь. Из хаты высыпали люди.
По ступенькам крыльца торопливо спустилась Катерина Федосеевна, заспешила к палисаднику. Петро протиснулся сквозь толпу ей навстречу:
— Мамо!
Она закрыла платком лицо и припала к его плечу. Стараясь как-нибудь успокоить мать, Петро усадил ее на завалинку рядом с собой и уверенным тоном сказал:
— С фашистами у нас разговор будет короткий, мамо. И детям своим закажут дорожку в Россию…
Он говорил еще что-то бодрое, но никакие слова не могли обмануть материнское сердце. Катерина Федосеевна беспомощно заплакала.
Прибежала бледная, встревоженная Оксана. Молча обняв Петра, она подняла на него наполненные слезами глаза. Оборвалось ее только-только начавшееся счастье…
Около ворот почтарь Малынец, свешиваясь с бидарки, рассказывал захлебывающимся тенорком:
— Акурат базар в разгар, когда гудки гудут…
— Правда, на Киев бомбы кидал?
— Кидал, стерва. Народу побил тыщу или две.
— От же сволочуга!
— Сказано, с кобелем дружись, а палки держись.
Люди, взбудораженные событием, долго не расходились, толпились вокруг стариков, в свое время уже повоевавших с иноземными захватчиками.
Петро глазами разыскал в толпе Алексея и, заметив, как тот, перехватив его взгляд, быстро отвернулся, подошел к нему.
— Что ж, Олекса, — сказал он, — пойдем выпьем по маленькой. Когда еще придется!
— Доведется не скоро, — сдержанно ответил Алексей.
— Да ты не злись на меня. Если рассудить, мне на тебя надо сердиться.
— Я сам себе ладу не дам, — чистосердечно, с облегчением, признался Алексей. — Ну, да теперь не такое время, чтоб счеты сводить.
Петро взял его под руку, хотел повести к столу, но, глянув на улицу, остановился — вдоль нее быстро ехал верховой. Он осаживал коня, кричал что-то встречным.
— Узнаем, что он такое говорит.
Верховой подскакал к воротам, натянул поводья.
— Кончай гулянку! — с ожесточением крикнул он. — Все на митинг до сельрады!
Стегнув потного коня лозиной, он поехал дальше, широко раскорячив ноги и клонясь на левый бок.
XXIIИз Чистой Криницы отправлялось в армию человек пятьдесят.
После митинга Петро узнал, что призван и он.
Прикинув, что времени для сборов в дорогу осталось немного, Петро заторопился домой.