Сумерничали в этот вечер долго, не зажигая лампы. Петро сидел подле Оксаны, ласково поглаживал ее волосы. В открытые настежь двери хаты залетела и вилась с тонюсеньким звоном мошкара. Так же, как и вчера и неделю назад, сверчали в траве кузнечики, пряно пахли ночные фиалки. Петру казалось, что уже много дней прошло с тех пор, как стало известно о войне.
Катерина Федосеевна молча что-то укладывала в мешочек. На вопрос мужа она ответила:
— Побегу до Ганьки. Степана с Федором тоже в дорогу собирают.
Она вызвала Оксану в сенцы и, держась за ручку двери, шепотом сказала:
— Час уже поздний, дочко. А Петру рано вставать. Я постелила вам в светлице.
— Добре, мамо. Вы идите себе, — шепнула Оксана. Петро начал приводить в порядок свои книги. Перелистал и связал бечевкой выписки о садах и почвах. Передавая их Оксане, сказал:
— Береги. Вернусь — закончу свою карту.
Он оглядел знакомые с детства предметы: угловой столик с горкой старых книг, фотографии в самодельных рамочках на стене, расшитые цветными нитками полотенца, надтреснутое стенное зеркало с пучками сухих бессмертников за рамкой. «Придется ли еще увидеть все это?» — подумал он, и сердце его сжалось.
Оксана будто угадала его мысли. Она сняла с лампы тусклое стекло, проворно вытерла его, убрала нагар с фитиля, и свет вспыхнул ярче, веселее.
— Не журись, Петрусю, — сказала она, прильнув щекой к его щеке. — Вернешься — так с тобой заживем! Счастливей нас не будет.
Петро посмотрел в ее искрящиеся от света глаза, привлек к себе.
— Вернусь, Оксана. А если убьют… Погоди, глупенькая, дай сказать. Война есть война…
Он прижал к груди заплакавшую Оксану.
— Тебя не убьют, Петрусь. Я буду так ждать тебя! — горячо прошептала Оксана. — А если погибнешь, до гроба буду тебе верна.
Столько было трогательной веры, страстности в ее словах, что у Петра навернулись слезы. Он с благодарностью стиснул ее руку.
Оксана, расчесывая пальцами его густой, непокорный чуб, спросила:
— Что тебе Лешка тогда сказал, что ты его за грудки схватил? Меня такой страх взял!..
— Пустое. Не расспрашивай об этом. Я уже давно из головы выкинул.
Оксана задумчиво поглядела на огонек лампы. Петро вдруг заметил, что по щеке ее скатилась слезинка.
— Ты что, Оксана?
— Ничего.
Закинув руки за голову, она долго возилась с косами. Петро чувствовал, что она стыдливо оттягивает ту минуту, которая должна была сблизить их навсегда, и взял ее руку.
— Ты рада, что мы вместе? — шепотом спросил он.
— Зачем спрашиваешь?
Оксана погасила свет, нерешительно постояла около постели.
Петро несколько мгновений слышал только стук своего и ее сердца.
— Петрусь! — шепнула Оксана, и в это слово она вложила ощущение такой тревоги, счастья и любви, что Петро почувствовал: эта минута останется в его памяти на всю жизнь, блаженная минута близости с той, которую он назвал своей женою.
…На улице глухо бубнили голоса, скрипели двери и калитки, заливались собаки.
Оксана первая услышала, как у ворот остановилась машина, потом хлопнула калитка.
— До нас кто-то, — шепнула она и подошла к окну.
За стеной раздались шаги, в стекло нетерпеливо побарабанили пальцами. Это был Яков Гайсенко.
— Петро, спишь? — крикнул он через окно. — Бутенко приехал, в сельраду кличет. Одевайся.
Петро соскочил с постели, не зажигая лампы, оделся и, торопливо обняв Оксану, вышел из хаты. Он вернулся спустя полчаса.
— Предлагал оставаться, — сказал Петро, — бронь для специалистов есть.
— А ты? — спросила Оксана.
— Тут и старики управятся. Не могу.
Оксана промолчала и с тоской посмотрела на него.
XXIIIК полудню отъезжающие с дорожными мешками, сундучками, баульчиками, в сопровождении родни и знакомых, потянулись к сельсовету.
Петро сидел на крыльце, поджидая Степана и Федора Лихолитов. Василинка уцепилась за рукав брата, вытирала платочком покрасневшие веки, припухший нос.
— Сбегай-ка до Степана, — попросил ее Петро. — Чего они там канителятся?
Василинка, ступая на пятку и подпрыгивая (утром она порезала палец и обвязала его тряпочкой), заковыляла по улице. Против двора мельника Довбни, заплетая косу, она задержалась, потом побежала быстрее.
У Лихолитов собирали в дорогу шумно и суетливо. Ганна, лучше других сохранявшая спокойствие, помогала жене Федора Христинье укладывать в сумку харчи: по два хлеба на каждого, кусок сала, жареную курицу, коржики, сахар и соль.