— Вы правы, сударыня, — сказал он, когда они вернулись в гостиную. Этот ребенок — сама невинность. Ей очень тяжело, но она ничего не знает.
— Она сама невинность, — задумчиво повторила г-жа де Фонтанен, — но она знает.
— Знает?
— Знает.
— Как! Напротив, ее ответы…
— Да, ее ответы… — медленно проговорила она. — Но я была возле нее… я ощутила… Не знаю, как объяснить… — Она села, но тут же опять поднялась. Лицо у нее было расстроенное. — Она знает, знает, теперь я в этом уверена! — воскликнула она вдруг. — И я чувствую, что она скорее умрет, чем выдаст свой секрет.
После ухода Антуана и прежде, чем, по его совету, пойти поговорить с г-ном Кийяром, инспектором лицея, г-жа де Фонтанен поддалась любопытству и раскрыла справочник "Весь Париж":
Тибо (Оскар-Мари). — Кавал. Поч. лег. — Бывший депутат от департ. Эр Вице-президент Нравственной лиги по охране младенчества. — Основатель и директор Благотворительного общества социальной профилактики. — Казначей Союза католических благотворительных обществ Парижской епархии. Университетская ул., 4-бис (VII округ).
III. Госпожа де Фонтанен приходит к г-ну Тибо
Два часа спустя, после посещения кабинета инспектора, от которого она выбежала не попрощавшись и с пылающим лицом, г-жа де Фонтанен, не зная, у кого просить помощи, подумала было обратиться к г-ну Тибо, но внутренний голос шепнул ей, что лучше этого не делать. Однако, как бывало с нею не раз, пробуждаемая решимостью и любовью к риску, которую она принимала за мужество, она этим голосом пренебрегла.
В доме Тибо происходил настоящий семейный совет. Аббат Бино примчался на Университетскую улицу с самого утра, вслед за ним, предупрежденный по телефону, явился аббат Векар, личный секретарь архиепископа Парижского, духовник г-на Тибо и близкий друг семьи.
Господин Тибо за своим письменным столом держался как председатель суда. Он скверно спал, и его лицо было еще бледнее обычною. Слева от него устроился г-н Шаль, его секретарь, седой карлик в очках. Антуан с задумчивым видом стоял, прислонившись к книжному шкафу. Хотя в доме был час уборки, позвали даже Мадемуазель; в черной мериносовой накидке, внимательная и молчаливая, она сидела, склонясь к подлокотнику кресла; седые пряди были словно приклеены к желтому лбу, глаза пугливой лани перебегали с одного священника на другого. Аббатов усадили в кресла с высокими спинками, по обе стороны камина.
Изложив результаты расследования, проведенного Антуаном, г-н Тибо стал жаловаться на трудность своего положения. Он наслаждался, чувствуя одобрение окружающих, и слова, которыми живописал он свою тревогу, трогали его самого. Однако присутствие духовника побуждало его спросить свою совесть: выполнил ли он отцовский долг по отношению к несчастному ребенку? Он не знал, что ответить. Его мысль метнулась в сторону: не будь этого маленького гугенота ничего бы не произошло!
— Негодяев вроде этого Фонтанена, — проворчал он, поднимаясь из-за стола, — следовало бы держать в особых заведениях. Разве допустимо, чтобы наши дети подвергались подобной заразе? — Заложив руки за спину и закрыв глаза, он ходил взад и вперед вдоль стола. Хоть он и не упомянул о несостоявшейся поездке на конгресс, но мысль о ней по-прежнему подогревала в нем злобу. — Вот уже больше двадцати лет, как я посвятил себя изучению детской преступности! Двадцать лет я борюсь с нею в лигах предупреждения преступности, пишу брошюры, выступаю на всех конгрессах! Больше того! воскликнул он, поворачиваясь в сторону аббатов. — Разве я не основал в Круи, в своей исправительной колонии, специального корпуса, где порочные дети, если они принадлежат к другому общественному классу, нежели обычные наши питомцы, находятся под особо строгим надзором? Так вот, вы не поверите мне, если я вам скажу, что этот корпус постоянно пуст! Разве это мое дело обязывать родителей посылать туда своих сыновей? Я сделал все, что было в моих силах, чтобы заинтересовать министерство народного просвещения нашей инициативой! Но, — закончил он, пожимая плечами и снова падая в кресло, разве эти господа из безбожной школы заботятся о социальной гигиене?
В это мгновение горничная подала ему визитную карточку.
— Она здесь? — вскричал он, поворачиваясь к сыну. — Что ей нужно? спросил он у горничной и, не дожидаясь ответа, сказал: — Антуан, выйди к ней.
— Тебе нельзя ее не принять, — сказал Антуан, бросив взгляд на карточку.
Господин Тибо готов был вспылить. Но тотчас овладел собой и обратился к священникам:
— Госпожа де Фонтанен! Что поделаешь, господа! Мы должны оказывать уважение женщине, кем бы она ни была. А эта женщина, что ни говори, — мать!
— Как? Мать? — буркнул г-н Шаль, но так тихо, будто беседовал с самим собой.
Господин Тибо сказал:
— Пусть эта дама войдет.
И когда горничная ввела посетительницу, он встал и церемонно поклонился.
Госпожа де Фонтанен никак не ожидала застать здесь такое общество. Она задержалась в нерешительности на пороге, потом шагнула в направлении Мадемуазель; та вскочила с места и уставилась на протестантку перепуганным взглядом; в ее глазах больше не было томности, теперь они делали ее похожей скорее на курицу, чем на лань.
— Госпожа Тибо, если я не ошибаюсь? — пробормотала г-жа де Фонтанен.
— Нет, сударыня, — поспешно сказал Антуан. — Это — мадемуазель де Вез, которая живет с нами вот уже четырнадцать лет, со дня смерти моей матери, и которая нас воспитала, моего брата и меня.
Господин Тибо представил мужчин.
— Прошу извинить, что я побеспокоила вас, сударь, — сказала г-жа де Фонтанен, смущенная устремленными на нее взглядами, но тем не менее сохраняя непринужденность. — Я пришла узнать, не было ли с утра… Мы с вами в равной степени переживаем горе, сударь, и я подумала, что было бы хорошо… объединить наши усилия. Разве я не права? — прибавила она с приветливой и грустной улыбкой. Но ее открытый взгляд, искавший встречи со взглядом г-на Тибо, наткнулся на слепую маску.
Тогда она перевела глаза на Антуана; хотя завершение их предыдущего разговора оставило после себя чуть заметный холодок, его хмурое честное лицо притягивало ее. Да и он с первой же минуты, как она вошла в комнату, ощутил, что между ними существует своего рода союз. Он подошел к ней.
— А наша маленькая больная, как она себя чувствует?
Господин Тибо его прервал. Он подергивал головой, высвобождая подбородок и лишь этим движением выдавая, как он возбужден. Он повернулся всем туловищем к г-же де Фонтанен и начал, подчеркивая каждое слово:
— Нужно ли говорить, сударыня, что я, как никто другой, понимаю вашу тревогу? Как я уже заявил собравшимся здесь господам, об этих несчастных детях нельзя думать без душевной боли. Однако, сударыня, я утверждаю, не колеблясь ни секунды: совместные действия вряд ли желательны. Разумеется, действовать нужно; нужно, чтобы их нашли; но разве не лучше вести наши поиски раздельно? Иными словами: не следует ли нам больше всего опасаться нескромности журналистов? Не удивляйтесь, что я говорю с вами языком человека, который в силу своего положения обязан соблюдать некоторую осторожность в отношении прессы и общественного мнения… Разве я боюсь за себя? Конечно, нет! Я, слава богу, выше всей той мелкой возни, какую непременно поднимет враждебная партия. Но они бы хотели опорочить в моем лице дело, которому я служу. И, кроме того, я думаю о своем сыне. Не обязан ли я любой ценой избежать того, чтобы в этой столь щекотливой истории было рядом с нашим именем названо другое какое-то имя? Разве первейший мой долг не состоит в том, чтобы никогда и никто впоследствии не мог бросить ему в лицо упрека в отношениях некоторого рода — отношениях совершенно случайных, я знаю, но характер каковых является, прошу извинить за резкость, в высшей степени… предосудительным? — Приоткрыв на секунду веки, он заключил, обращаясь к аббату Векару: — Или вы иного мнения, господа?
Госпожа де Фонтанен побледнела. Она смотрела то на аббатов, то на Мадемуазель, то на Антуана; ее взгляд наталкивался на немые лица. Она воскликнула:
— О, я вижу, сударь, что… — У нее перехватило горло; сделав над собой усилие, она продолжала: — Я вижу, что подозрения господина Кийяра… — Она замолчала. — Этот господин Кийяр — жалкий человек, да-да, жалкий, жалкий! вскричала она наконец с горькой улыбкой.