Пробуждение. Сон, немного более продолжительный, более глубокий, чем обычно. Отдохнул. Хорошее самочувствие, почти хорошее, если бы не выделения мокроты, которая меня буквально душит, и не свистящее дыхание…
Заснул в каком-то опьянении. Мрачном опьянении и всё же сладостном. Всё, что утром снова гнетёт меня, ночью казалось мне невесомым, не важным; небытие, близкая смерть представали передо мной как некая бесспорная данность особого типа, что исключало всякий протест. Не фатализм, нет: я чувствовал, что даже болезнь и смерть лишь приобщают меня к судьбе вселенной.
Как хорошо было бы вернуть вчерашнее состояние духа!
В саду перед террасой, ждём завтрака. Разговоры. Граммофон. Газеты.
Боевые действия у Нуайона и на всём фронте между Уазой и Эн. За сутки продвинулись на четыре километра. Заняли Лассиньи. Англичане отбили Альбер, Бре-сюр-Сомм. (Как раз в Бре за домом священника погиб Делакур; нелепая смерть: шальная пуля настигла его в отхожем месте.)
Обрести вчерашнее спокойствие. Нынче, в обеденное время, приступ удушья, очень сильный, очень продолжительный. После него — полный упадок сил.
Со вчерашнего дня ретростернальные боли почти не утихают. Ночью — просто нестерпимые. При этом тошнота.
Семь часов вечера. Выпил немного молока. Сейчас придёт Жозеф и потом исчезнет до утра. Жду его. Прислушиваюсь к шагам. Он столько должен сделать: перестелить постель, взбить подушки, приладить завесу от мух, приготовить лекарство, подать судно, опустить шторы, вымыть плевательницу, поставить рядом стакан с водой, капли, грушу электрического звонка и грушу включения света. «Добрый вечер, господин доктор». — «Добрый вечер, Жозеф».
Теперь надо дожидаться до половины девятого, прежде чем появится дядюшка Гектор, ночной дежурный. Он не разговаривает. Приоткрывает дверь и просовывает голову, что должно означать: «Я здесь. Я на страже. Будьте спокойны».
И потом — одиночество, начинается ночь, которой не видно конца.
Теряю мужество. Всё во мне рушится.
Всё свожу к мыслям о себе, то есть о своём конце. Если и вспоминаю о ком-либо из прежних времён, то сейчас же мысль: «А он ведь тоже не знает, что мне крышка». Или иначе: «Что-то он скажет, когда услышит о моей смерти?»
Боли как будто утихают. Может быть, они исчезнут так же незаметно, как и начались?
Рентген неутешительный. Разрастание фиброзной ткани значительно ускорилось со времени последнего просвечивания. Особенно в правом лёгком.
Страдания немного утихли. Очень изнурили эти четыре тяжёлых дня.
Сводка: атаки (между Скарпом и Велем) развиваются. Англичане наступают на Нуайон. Бапом наш.
Да, гордецом ты будешь. Мы все гордецы. Таким себя и прими. Будь гордецом — сознательно. Смирение: паразитическая, умаляющая человека добродетель. (Впрочем, нередко она есть внутреннее сознание какой-нибудь слабости.) Не надо ни тщеславия, ни скромности. Сознавать себя сильным, чтобы быть сильным.
Столь же паразитарны: склонность к самоотречению, желание подчиняться, жажда приказов, радость послушания и т.п. Факторы слабости и бездействия. Страх свободы. Нужно выбирать такие добродетели, которые возвышают. Высшая добродетель: энергия. Именно энергия создаёт величие.
Расплата: одиночество.
Наши части уже за Нуайоном. Но какой ценой?
Удивляюсь, зачем позволяют прессе твердить, что конец войны близок. Америка не для того вступила в войну, чтобы удовлетвориться чисто военной победой и таким же миром. Вильсон хочет политически обезглавить Германию и Австрию. Вырвать у них из-под опеки Россию. События — так, как они шли до сих пор, — все же не дают надежды на то, что всё решится в какие-нибудь полгода: рухнут обе империи и установятся в Берлине, Вене, Петербурге устойчивые республиканские порядки, что позволит успешно вести переговоры.