Когда он подошел к ней, она вздрогнула и с улыбкой приблизилась к нему. Теперь она улыбалась без особых усилий, или, говоря точнее, уголки ее рта начинали как-то неуверенно дрожать, а в глубине светлых глаз зажигался слабый огонек – и Жак ловил его на лету, что каждый раз наполняло его сердце блаженством.
Он начал с того, что поддразнил ее:
– Когда вы улыбаетесь, у вас такой вид, будто вы подаете милостыню.
– Разве?
Она не смогла не почувствовать себя слегка уязвленной и тотчас же сказала себе, что он прав, даже начала было преувеличивать: "Это верно, у меня какое-то застывшее, жесткое лицо…" Но ей всегда было неприятно говорить о себе.
– Положение все ухудшается, – промолвил он вдруг со вздохом. – Каждое правительство упорствует и угрожает… Все точно стараются проявить как можно больше нетерпимости.
Как только Жак подошел, она сразу же заметила его усталый, озабоченный вид. Она вопросительно взглянула на него, ожидая дальнейших объяснений. Но он упрямо тряхнул головой:
– Нет, нет… Не надо об этом говорить… К чему? Довольно… Лучше помогите мне забыть обо всем на время этого часового антракта… Давайте пообедаем где-нибудь поблизости, чтобы не терять времени… Я не завтракал, и мне ужасно хочется есть… Пойдемте, – сказал он, увлекая ее за собой.
Она последовала за ним. "Если бы мама, если бы Даниэль нас видели!" подумала она.
Эта совместная затея давала их близости, о которой никто еще не знал, некое материальное подтверждение, и оно смущало ее, как провинившуюся девочку.
– Почему бы не здесь? – сказал он, показав ей на углу двух улиц довольно убогого вида ресторанчик; через его широко раскрытые двери с тротуара видны были несколько столиков, накрытых белыми скатертями. – Тут нам ничто не помешает. Как вы думаете?
Они перешли улицу и вошли в небольшой зал, чистенький и совершенно пустой. В глубине через застекленную дверь кухни виднелись спины двух женщин, сидящих за столом под зажженной висячей лампой. Ни одна из них не обернулась.
Жак усталым движением бросил шляпу на диванчик и прошел в глубь помещения, чтобы привлечь внимание содержательниц ресторана. С минуту он стоя терпеливо ждал. Женни подняла на него глаза; и внезапно это лицо, словно постаревшее, с чертами, странно искаженными отсветами кухни, показалось ей лицом чужого человека. В ней возникло ощущение кошмара, ужас маленькой девочки, приведенной похитителем детей в какое-то зловещее место… Эта галлюцинация длилась не более секунды: Жак уже возвращался к ней, и изменившаяся игра теней вернула ему его подлинные черты.
– Устраивайтесь поудобнее, – сказал он, помогая ей усесться на диванчик. – Нет, садитесь тут, солнце не будет бить вам в глаза.
Для нее было внове чувствовать себя окруженной мужским вниманием, и она блаженно отдавалась этому ощущению.
В кухне тем временем женщина, что была помоложе, толстая, рыхлая девица в розовом корсаже, с низким коровьим лбом, наконец-то поднялась с места и направилась к ним со злобным видом потревоженного во время кормления животного.
– Можно нам пообедать, мадемуазель? – спросил Жак приветливо.
Официантка оглядела его с головы до ног.
– Смотря чем.
Глаза Жака весело перебегали от нее к Женни и обратно.
– У вас найдутся яйца? Да? Может быть, немного холодного мяса?
Официантка вынула из-за корсажа какую-то бумажку.
– Вот что у нас есть, – буркнула она с таким видом, словно хотела сказать: "Хочешь – бери, хочешь – нет".
Но у Жака имелся, казалось, неисчерпаемый запас хорошего настроения.
– Великолепно! – объявил он, прочитав вслух меню и взглядом посоветовавшись с Женни.
Официантка, не говоря ни слова, повернулась и пошла прочь.
– Прелестное создание! – тихо произнес Жак. И, смеясь, уселся напротив Женни, но тотчас же снова вскочил, чтобы помочь ей снять жакетку.
"Что, если и шляпу тоже снять? – подумала она. – Нет, я слишком растрепана…" И сразу же она устыдилась своего кокетства и твердым движением сняла шляпу, даже не позволив себе провести рукой по волосам.
Официантка со сварливым выражением лица появилась вновь, неся в руках дымящийся супник.
– Браво, мадемуазель! – воскликнул Жак, принимая от нее миску. – Вы вам ничего не говорили о супе… Как чудесно пахнет! – И, обратившись к Женни, он спросил: – Можно вам налить?
Веселость его была несколько наигранной. Этим первым обедом с глазу на глаз он был смущен почти так же, как Женни. И, кроме того, ему не удавалось избавиться от мыслей о событиях дня.
Зеленоватое зеркало за спиной у Женни повторяло каждое ее движение и давало Жаку возможность видеть за живою фигуркой, которая была перед ним, изящное отражение плеч и затылка.
Она почувствовала, что он разглядывает ее, и внезапно сказала:
– Жак… Я вот все время думаю… а хорошо ли вы меня знаете? Я очень боюсь… Уж не строите ли вы себе… разных иллюзий насчет меня?
За улыбкой она старалась скрыть подлинный страх, овладевавший ею каждый раз, когда она задавала себе вопрос: "Удастся ли мне когда-нибудь стать такой, какой он желал бы меня видеть? Не придется ли ему разочароваться во мне?"
Он, в свою очередь, улыбнулся:
– А если я тоже спросил бы вас: "Хорошо ли вы меня знаете?" – что бы вы мне ответили?
Одно мгновение она колебалась.
– Вероятно, ответила бы: "Нет".
– Но в то же время подумали бы: "Это не имеет значения…" И были бы правы, – все еще с улыбкой продолжал он.
В знак согласия она опустила голову.
"Да, – думала она, – это значения не имеет… Это придет само собой… Только у родителей могут возникать такие мысли, как та, что пришла мне в голову!"
– Мы должны верить в себя, – с силой произнес Жак.
Она не ответила. Он наблюдал за нею с некоторым беспокойством. Но выражение счастья, которое совершенно преобразило ее в этот миг, было самым успокоительным ответом.
По залу распространился запах кипящего масла.
– А вот и наш дикобраз, – шепнул Жак.
Официантка в розовом корсаже принесла яичницу.
– С салом? – вскричал Жак. – Замечательно!.. Вы сами готовите, мадемуазель?
– Ясное дело!
– Поздравляю вас!
Официантка соизволила улыбнуться и напустила на себя скромный вид.
– О, знаете, здесь обеды простые… Приходить надо с утра. К двенадцати не найдешь ни одного свободного столика… А вечером тихо… Кроме парочек…
Жак весело переглянулся с Женни. Он, видимо, испытывал истинное облегчение оттого, что ему удалось развеселить эту мрачную особу.
– Да, – сказал он, выразительно прищелкнув языком, – вот это яичница!
Официантка, польщенная, на этот раз рассмеялась.
– Я, – прошептала она, наклонившись к нему и словно поверяя какую-то тайну, – работаю, ни с кем не советуясь. Пускай знатоки скажут свое слово.
Она засунула кулаки в карманы своего фартука и удалилась, шевеля бедрами.
– Означает ли это приветствие, выраженное в деликатной форме? – смеясь, спросил Жак.
Женни, рассеянно слушая, размышляла. Эта маленькая сценка была сущим пустяком, и все же в ней открылись для Женни удивительные вещи. Жак, видимо, обладал даром распространять вокруг себя атмосферу какой-то теплоты; создавать одним словом, улыбкой, интересом, проявленным к людям, такую температуру, в которой легко распускались доверие и симпатия. Женни знала это лучше, чем кто-нибудь другой: подле него самые неподатливые, самые скрытные натуры в конце концов освобождались от наложенного на них заклятия, расправлялись, расцветали. Ничто не могло удивить ее больше, чем подобный дар! В противоположность Жаку, в противоположность Даниэлю, она почти совсем не испытывала любопытства к другим людям. Она жила в своем личном, замкнутом мирке. Заботясь прежде всего о том, чтобы сохранить в неприкосновенности окружающую ее атмосферу, она даже нарочно старалась соблюдать некоторое расстояние между собою и ближними, чтобы с остальным миром соприкасалась только сглаженная поверхность, которую ничто не могло бы задеть или уязвить. "Но может быть, – сказала себе она, думая о брате, – это любопытство, влекущее Жака К любому живому существу, имеет и обратную сторону – некоторое неуменье точно определить свой выбор!"