Выстроганные из кедра стрелы лежали по левую руку от Герфегеста. Они были длинны, прочны и ровны. Они ожидали того часа, когда хозяин наденет на каждую из них стальной наконечник. По правую руку от Герфегеста лежало крыло черного кондора – он подстрелил птицу на рассвете. Герфегест знал, что лишь стрелы, чье оперение сделано из маховых перьев этой гордой и свирепой птицы, в должной степени устойчивы в полете. Конечно, многим воинам хватила бы и голубиных перьев, но Герфегест был из тех, кто знает толк в хорошем оружии.
Девушка, то и дело скрываясь за стволами кедров, спускалась вниз, к остывшим углям костра, подле которых сидел спиной к ней Герфегест. Она ступала легко и бесшумно, но, присмотревшись, можно было заметить, что ее левая рука закрывает глубокую рану в бедре, из которой сочится кровь. Рваная рана была скрыта под сделанной на скорую руку повязкой, под которой нестерпимо жглась и источала резкий запах кашица из пережеванных второпях целебных побегов. Охотница была бледна словно осенняя луна. У нее почти не имелось оружия. Лишь у пояса висел короткий кинжал – таким звероловы перерезают жилы раненым маралам.
Тогда Герфегест еще не знал, что Тайен – так звали охотницу – никогда бы не показалась случайно встреченному на высокогорье человеку. В их деревне верили в оборотней, принимающих человеческий облик, и полагали, что местность, где было расположено жилище Герфегеста – их излюбленная вотчина.
Никогда, если бы не рана. После схватки со снежным котом охотница оказалась слишком далеко от знакомых троп. Раны, нанесенные ей зверем, были глубоки. Ей оставалось одно – заночевать в горах. И она не колеблясь поступила бы так, если бы не твердое осознание того, что без посторонней помощи ее крепкое, но отнюдь не стальное женское тело истечет кровью еще до рассвета.
По-прежнему погруженный в свое нехитрое ремесло, Герфегест приладил приготовленные отрезки перьев к кедровой заготовке, обмотал шелковой нитью их начала и концы и обмотал основание стрелы нитью потолще, пропитанной растительным клеем. Ему вспомнился тот день, когда он впервые самостоятельно смастерил стрелу. Тогда он еще не знал, что оперение для стрелы необходимо вырезать из одного или нескольких перьев, но непременно взятых из одного крыла – левого или правого. Тогда, будучи ребенком, он допустил ошибку, которую никогда больше не повторял – составил оперение из правого и левого крыльев альбатроса. Разумеется, стрела летела как попало, минуя цель, поскольку перья на левом крыле птицы слегка изгибаются влево, а на правом – вправо. «Сразу видно, что ты никогца не летал», – сказал юному Конгетлару наставник, отпуская беззлобную, но поучительную затрещину. Уста Герфегеста тронула улыбка – из беспорядочной череды мрачных воспоминаний это было одним из самых приятных.
Девушка-охотница не видела его улыбки, хотя приблизилась достаточно – ей по-прежнему была открыта лишь спина Герфегеста. Она уже убедилась в том, что человек, мастерящий стрелы, не оборотень, поскольку за оборотнями такой досуг не водится. Но страх все же был велик, и потому она затаилась за камнем, чтобы понаблюдать за своим вероятным спасителем еще немного. Она прислонилась к валуну боком, но ее нога неловко скользнула по предательскому камню, рассудок Тайен полоснуло болью, и она не смогла сдержать сдавленный стон. Одно из ее ребер было сломано зверем, и обломок кости, растревоженный неловким движением, впился в плоть Тайен, причинив ей новые страдания.
Герфегест насторожился. Теперь у него не было сомнений в том, что он не один на этом горном склоне, но выказать свою осведомленность Герфегест не торопился. Если это недруг, лучше пускай он до поры до времени держит Герфегеста за простака. Как ни в чем не бывало Герфегест взял полностью законченную стрелу, взвесил ее на указательном пальце и стал внимательно осматривать свое изделие. Не тяжела ли? Правильно ли лег центр тяжести? Схватился ли клей? За видимой беспечностью, однако, теперь скрывалась предельная концентрация. Герфегест обратился в слух, пытаясь понять, откуда был донесен ветром сдавленный человеческий стон.