Я ухожу вглубь своих воспоминаний, но в них Старейшины пугающие суровые старики, синхронно говорящие и двигающиеся, что мурашки бегают по телу. Они не были потрясающими и красивыми. Но да, в них была такая сила, которая ощущалась в воздухе. Я первая прерываю эту тишину, обращаясь снова к Дэррилу. Я должна узнать всю правду. Похоже он единственный на Земле, кто знает её.
— И как же Морган хочет стать ими? Теперь это тем более невозможно!
— Мне кажется, Морган сам не до конца понимает, на что идет. Либо не знает…
— Но ведь как-то Старейшины возникли?
— Возникли. Вспомни историю! «И на Землю пришли две Сути, две Жизни, и разделили мир сестер и братьев пополам, а кто не был избран, тот стал их Судилищем». Никогда не задумалась, что там не называются Старейшины? Или что за сути были?
— Нет, не задумывалась.
— Мне кажется, что когда был мировой Шабаш, то там столько магии накопилось на Стоунхендже, что они случайно создали энерготочку. А строчка «те, кто не был избран стали их Судилищем» вовсе не об Архивариусах. Я думаю, что когда-то Старейшины были людьми или просто одним человеком, который впитал в себя эту магию. Так появились Старейшины, и произошел раскол…
Я пытаюсь уложить в голове всё услышанное. Будто дверь, которая была всегда закрыта, внезапно открылась — просто надо было ручку повернуть в другую сторону.
— Невозможно, чтобы человек вмещал столько магии… — Бормочет рядом Рэйнольд. И я соглашаюсь с ним.
— А кто сказал, что Старейшины человек. Я ж говорю, там осталась лишь энерготочка.
— Его что, разорвало что ли? — Удивляется Басс. А меня пробирает дрожь. Воображение отчетливо нарисовало, как магия наполняется внутри человека и разрывает его. Страшная смерть!
— Возможно… Может и их. Может, это были два близнеца.
Я невольно кидаю взгляд на Варю, та смотрит на меня с тем же страхом, и я неконтролируемо шепчу:
— Морган псих. Его нужно остановить как-то…
Взгляд Вари тут же меняется, становясь жестким и злым.
— Кстати, Рэй, ты знаешь, что придумала моя сестра?
А дальше идет предательство со стороны Вари. Никогда она меня так не подставляла.
Чем больше она говорила, тем сильнее смыкались пальцы Рэя вокруг моей руки, сменяя легкое прикосновение на болезненное ощущение капкана. Я пыталась оправдаться, но получала лишь отговаривание меня от идеи от окружающих. Самое страшное — был взгляд Рэйнольда. Я снова сделала ему больно. Поэтому я решила попросить прощения, когда останемся наедине.
Но всё было намного хуже. Мы разругались. Хотя эту ссору можно было приравнять к драке на ножах: что ни слово, то больно. Притом обоим.
— Ты сегодня обвинила, что я не люблю тебя! Нет, Мел, это ты меня не любишь!
— Рэй, я хотела попытаться, чтобы защитить тебя!
— Как? Снова сгорев? Я устал терять тебя, Мел! Ты понимаешь, что не выдержу!
Это был крик его души. Всё, что я могла сделать в этот момент, это обнять его и твердить, что никуда не денусь, даже если мир начнет рассыпаться на куски, как паззл, а под ногами откроются врата ада. Он обнимал, молчал, целовал, но не верил.
Проснувшись сегодня утром в его объятиях, я решила посвятить ему себя. Рэйнольд — не человек с ограниченными возможностями и сиделка ему не нужна, но он сильно пострадал из-за меня.
«Ты, девочка-лекарство, спешащая, как Чип и Дейл, на помощь, чтобы залатать чужие раны», — так однажды сказал Кевин. Ну что же, я нашла своего пациента. Мой способ лечения — любовь, забота и время, если оно у нас есть.
Поэтому я предложила прогуляться на пикник — побыть вдвоем, будто на свидании, прихватив бутерброды и чай.
— Ой, мамочки! — Я не успела спрятаться на шее у Рэя от резкого порыва ветра и просто отвернулась; мои волосы взметнулись и начали мешаться, будто на лицо накинули сеть. Попытка убрать их оказалась провальной — стало еще хуже. В итоге, задыхаясь от ветра, я боролась с волосами и шапкой, которая предательски съехала на глаза. Рэй смеялся, наблюдая за моей возней и попытками справиться со стихией. Ему-то хорошо: он сидел против ветра и у него не было длинных волос и шапки, неподходящей по размеру!
Через мгновение я почувствовала легкое прикосновение Рэя к лицу, и дотошная прядь, которую никак не могла поймать, мягким скольжением исчезла. Теперь можно нормально поправить шапку! Как только я это сделала, то заметила потешающегося надо мной Рэя.
— Тебя только что сделали шапка и ветер.
И сама начинаю смеяться, сильнее прижимаясь к нему.
— Не тяжело? — Спрашиваю, указывая глазами на его колени: очень уж удобно сидеть на них, совершенно не хочется слезать.
— Нет. — Он забавно, по-мальчишески чешет свой замерзший нос, который стал еще краснее. Откуда-то из соседних домов прорывается задорная песня, которая сильно контрастирует с погодой на улице, так как там поется о лете и пляже, а у нас ветер — злой и холодный.
Но всё равно, я, дурачась, начинаю подпевать и делать движения руками, будто танцую.
Хочется еще больше развеселить Рэя и сначала даже удается, пока не ловлю на себе странный застывший взгляд, в котором четко читается испуг.
— Что случилось? Рэй?
— Ничего. — Он выдавливает из себя улыбку, но в глазах все тот же страх.
— Расскажи!
Оденкирк тяжело вздыхает, будто ищет силу внутри себя, и выдает:
— Просто ты мне напомнила, как ты приходила ко мне, когда была призраком.
— Я была такая пугающая? — Рэй прыскает со смеха, будто я сказала хорошую шутку. Черты лица смягчаются, да и сам он будто оживает.
— Нет. Ты была ужасно болтливая!
— Я? — Вот уж не ожидала! Если честно, я никогда их не видела, но почему-то думала, что была размытым пятном, скользящим по пустым коридорам в темноте. — И о чем же я говорила?
— Обо всем! Ты пересказывала все сплетни, все разговоры медсестер, кто во что одет и когда пришел на работу, что происходит в здании. Это было нечто!
Я смеюсь, глядя на несчастное его лицо.
— Кажется, я тебя доставала…
— Меня? Нет. — Он заботливо поправляет прядь мне за ухо. — А вот медсестер и Стэнли ты доставала.
— Стэнли?
— Да местный чокнутый! Он мог видеть тебя, а ты доводила бедолагу этим. Стэнли никак не мог понять: видят тебя другие или нет.
Я не сдерживаюсь и начинаю хохотать: вот уж не подумала, что была таким некультурным призраком! Судя по тону Рэя, я там достаточно начудила.
— А еще ты пела… — Он пытается это сказать тем же веселым тоном, но не получается.
— Что пела?
— Одну странную заунывную песню. Словно, тебя зацикливало на ней.
Скептично смотрю на него: вообще-то я петь не люблю. А тут «зацикливало»! Да еще заунывную песню.
— Надеюсь это не «Раз, два, Фредди заберет тебя»?
Он затихает, набирает воздуха в легкие и начинает напевать. Хрюкнув от смеха, начинаю давить в себе хихиканье, потому что видеть серьезного Рэя, мурлыкающего мелодию — зрелище умилительное и забавное. А затем прислушиваюсь…
— Ну что? Узнаешь?
— А точно я это пела?
— Да. Ты пела на русском. Я не знаю слов, но эту мелодию я, кажется, запомнил навсегда.
Я чувствую себя сбитой с толку. То, что он напел, напомнило одну детскую старую песню из фильма, которую терпеть не могла в детстве, а вот учительница пения была в восторге от нее, часто ставя ее в школьные программы праздников.