Десять метров, двадцать, пятьдесят, и наконец, карибы обогнули скалы и направились прямо к рыжему, который задержал дыхание и чуть не закричал от радости.
Лукас Неудачник стиснул в руках зажженный фитиль.
Люди молча молились.
Каннибал на носу каноэ поднял руку и остановил продвижение, он явно почуял опасность.
Трое его воинов бросились в воду и медленно поплыли к Сьенфуэгосу, чье сердце чуть не выпрыгнуло из груди.
— Стреляй! — приказал губернатор Лукасу Неудачнику.
— Слишком далеко, — ответил тот.
— Стреляй, говорю!
— Подождите!
Дикари оказались плохими пловцами, продвигались медленно и с трудом, а их вождь, похоже, сообразил, что так они никогда не доберутся, и резким жестом велел гребцам приблизиться на несколько метров.
— Готов к выстрелу? — спросил Лукас.
— Готов! — отозвался Бенито.
— Тогда пли, мать твою!
Выстрелы прогремели почти одновременно, оглушив грохотом, тяжелые каменные ядра с шипением взвились в небо, пролетев по широкой дуге, одно из них размозжило голову пловцу, другое подняло в воздух столб воды за спиной последнего гребца.
Ошеломленные и перепуганные людоеды на минуту растерялись; двое пловцов попытались забраться в лодку, та покачнулась, едва не перевернувшись; это дало возможность обеим бомбардам снова выстрелить, пока лодка начала вращаться, оставляя круги на воде.
Лукас Неудачник с честью выдержал испытание, поскольку, хоть и промахнулся при третьем выстреле всего на несколько сантиметров, четвертым попал прямо в левый борт темного каноэ. Лодка подпрыгнула в воздух, надломилась, как сухая ветка, и тут же перевернулась, увлекая в воду гребцов.
Сьенфуэгос вскочил на ноги и прыгнул, завывая как одержимый, а остальные испанцы выбежали из-за частокола с оружием в руках.
Зрелище было жестоким.
Жестоким, отвратительным и жутким, но при этом необъяснимо прекрасным в глазах канарца. Он издал радостный вопль, когда увидел, как акулы, привлеченные запахом крови, остервенело набросились на карибов, отчаянно пытавшихся добраться до берега. А там их уже поджидали испанцы с острыми шпагами, способными одним ударом снести человеку голову, едва тот окажется в пределах досягаемости.
— Только не убивайте всех! — снова и снова кричал губернатор, стараясь довести до подчиненных смысл приказа. — Не убивайте всех! Я должен их допросить.
Никто, похоже, его не слушал.
Воды бухты стали красными, но ни одна из человекоподобных тварей не вскрикнула и не взмолилась о пощаде, словно дикари готовы были к жестокой смерти, как и сами убивали без жалости.
Под конец в живых остались лишь четверо, и теперь они сидели на песке со связанными за спиной руками. Спустя два часа с холмов спустились гаитяне и столпились вокруг пленников, не решаясь даже плюнуть в них.
Их страх перед легендарными карибами с расплющенными ногами, которые на протяжении стольких поколений преследовали их и пожирали, был настолько велик, что туземцы до сих пор не могли поверить, будто каннибалов можно одолеть, и не решались приблизиться к ним более, чем на три метра. Но даже это расстояние показалось им слишком маленьким, когда один из пленников вдруг поднял голову, оскалил желтые зубы и испустил свирепый рев. Гаитяне в ужасе шарахнулись, не сомневаясь, что пленные карибы вот-вот набросятся на них и вцепятся зубами в горло.
Увы, все усилия губернатора, пытавшегося вырвать у пленников какие-нибудь сведения о том, откуда они явились и есть ли на их земле золото, оказались тщетными, поскольку рты они открывали лишь для того, чтобы огрызаться. Несомненно, этим тварям лишь по недоразумению достался человеческий облик; в сущности, они были животными, обладающими лишь жалким подобием разума, при помощи которого общались между собой.
— Ладно! — в конце концов сдался дон Диего де Арана. — Всё равно это бессмысленно. Убейте всех!
Теперь зрелище показалось излишне кровавым даже Сьенфуэгосу, уже удовлетворившему свою жажду мести, и он с неохотой принял в этом участие, потому что одно дело — драться и умирать, а совсем другое — бессмысленная жестокость.
Педро Гутьерес, Кошак и еще пять человек затащили пленных на вершину высокой скалы и одного за другим сбросили в море, наблюдая, как акулы рвут их на части. Через несколько минут все было кончено.
С каждым убитым гаитяне испускали зычный и радостный крик, но канарец не переставал удивляться, как карибы, все до единого, встретили ужасный конец, ни издав ни единого стона.
В них и впрямь было что-то нечеловеческое.