Они уехали к себе, и прошел год, и прошли два года, и мы не очень много слышали о нем; но вот, в один прекрасный день, было получено длинное письмо, адресованное одному из нас, но имевшее в виду нас обоих. Вот, его содержание:
Скоро уже несколько лет, как мы виделись, а я только один раз, и то с трудом, несколькими жалкими строками ответил на ваше дружеское письмо; но вы не должны сетовать, так как мне пришлось круто в последние два года; я бродил с тревогою в крови, которая снедала меня и сделала мою душу чувствительной, как обнаженный нерв; и когда я, порою, брался за перо и думал, что, наконец-то, напишу вам, то всякий раз тотчас же бросал его, и вскакивал со стула, и убеждался, что мне не о чем писать. И если я делаю это теперь, то лишь потому, что в это мгновение я так мучительно чувствую, что сижу здесь, как человек, вокруг которого все рушилось и разбилось, -- и я чувствую себя таким больным, опустелым и одиноким.
Между нами не все в порядке, между моей женой и мною; но как бы тяжело я ни ощущал это, я все же часто благословляю час, когда я просил ее быть моею, так как с нею я вкусил лучшее, что есть в жизни; пусть и в течение лишь нескольких жалких недель; и я думаю, что человек, переживший это, даже в такое-то вот мгновение не имеет права жаловаться, так как он все же получил, что мог получить, и в сущности этого достаточно, чтобы перевесить горе всей жизни.
Она шла мне навстречу с преданностью, ничего не знавшей о себе, с преданностью без размышления, захватившей все ее существо, душу и тело; она предвосхищала мои откровеннейшие желания, когда они еще только созревали, когда они еще лишь слабо мелькали на моем лице или в моем взгляде, эти мои желания в мелочах, и она все приготовляла для меня, как для ребенка. Она раскрывалась вся без остатка, и сама того не сознавая; могла сидеть по целым часам и только смотреть на меня, и никакое слово не могло бы служить столь же глубоким выражением ее мыслей. И вот я женился на ней, и, собственно, не потому, чтобы я любил ее больше многих других женщин, попадавшихся на моем пути, но лишь потому, что находил ее преданность такою трогательною, и мне было жаль ее, и мне опостылели холостые связи.
Я хорошо понимал, как холоден я был душой и сердцем, в сравнении с этою любовью; но она умела находить в проявлении моих чувств больше, чем в них было, и сам я был счастлив тем, что она была счастлива, -- был так покоен и в таком равновесии, как никогда, каким человек бывает только в раннее летнее утро, в это утро с пением жаворонков, и студеною росою, и только что засверкавшим солнцем.
Так было целых два месяца, пока мы подвигались все дальше на юг, и южная весна раскрывалась и расцветала вокруг нас. Мы проехали вверх по Рейну, отдыхали у зеленого, искрившегося на солнце, Женевского озера, мчались через Сен-Готард, по южному склону Альп, с их шумными каскадами, как белоснежные ленты, повисшими на горных обрывах, -- и дальше на Ломбардской равнине, этому сплошному необозримому саду, где города кажутся виллами. Во всем этом вихре человеческих лиц и видов, которые мы, бегло и мельком, наблюдали из окна вагона, с пароходной палубы или в ресторане, мы сливались все теснее и теснее, точно наша кровь взаимно смешивалась, и я был проникнут каким-то детски праздничным настроением и радостным покоем и что-то хорошее вскрывалось во мне, подобно тому, как на гнилом пне появляется молодой побег.
В одно прекрасное утро, в конце июня, мы остановились в Белладжио, в маленьком городке, что цепляется и карабкается на отвесный мыс, вокруг которого озеро Комо протянуло свои два голубых рукава. Нам было так хорошо здесь, что мы сделали основательный привал, бродили по окрестным высотам или гребли вдоль берега, и дни приходили и уходили, и мы не замечали течения времени. Целый час после обеда мы обыкновенно просиживали у озера, под деревом против гостиницы; кругом стояла удушливая и тяжелая жара, и нам чувствовалось вдвойне прохладнее в зеленой полутьме. Однажды мы нашли наши обычные места занятыми двумя недавно, как я заметил за табльдотом, прибывшими путешественниками. У него был вид английского офицера, а молодая дама, по-видимому, была его дочь. Это было одно из тех женских лиц, которые мягкой закругленностью своих линий напоминают камею, и которым контраст между большими черными глазами и пышными, пепельного цвета, волосами придает оттенок изысканной душевной утонченности, как редкая окраска у обыкновенного цветка. И рядом с этим белым, бархатным лицом я видел полное, цветущее и пошлое, как у ребенка, лицо моей жены; и я чувствовал, что перед этим ландшафтом из ярко-голубой воды из белого, как расплавленное серебро, солнечного света и голубоватых вилл перед этим ландшафтом который был воздушен и светел как утренняя дремота, когда солнце светит сквозь занавески -- я чувствовал что, в то время как одна из двух женщин с ее нежным и утонченным умом и сердцем могла наслаждаться всей сущностью этого ландшафта, тончайшим ароматом его и его самым летучим дыханием как наслаждаются изысканными духами или старым вином -- другая набрасывалась на него, как голодное дитя, поедающее все жадно и безвкусно.