Карим. Похоже, именно так звучало его имя. У всех у них в последнее время была манечка на пункте ислама. Парень из черного гетто, который после того, как засыпался в третий раз, на выбор имел либо обязательное пожизненное или почетную службу. Тоже пожизненную. Правда та в нынешние времена, как правило, продолжалась короче.
На заделанном утками дворе, в нечеловеческом сиянии горящего фосфора, в момент, заполненный криками, один лишь сержант Карим не утратил до конца сознания. В жизни он видел уже много жестокостей, как и всякий черномазый, доживший до совершеннолетия, он бязан был убивать, чтобы выжить. Хотя черное гетто было из жестоких и жестких мест, там никто не забрасывал в дома фосфорные гранаты. И не смеялся, слыша крик горящих живьем людей.
Карим убивал достаточно часто, но не так.
Он ударил инстинктивно, видя сгибающийся на спусковом крючке палец. Он не намеревался спасать кого-либо. Было понятно лишь то, что этот вот сопляк, чернокожий брат, через мгновение присоединится к безумию убийств, раскрученному стукнутым беляшом.
Вагнер машинально потер затылок, почувствовав выпуклый шов шрама; Карим ударил сильно, а композитный приклад М-16 оказался ой каким твердым.
То не было осознанным решением, но Карим тогда решил, что сволочи типа капитана Йослера по свету ходить не должны. Он слишком накололся, когда несколькими неделями позднее закинул гранату в сортир. Не удалось; Йослер сидел на другой дырке, а дерьмо приглушило взрыв, поглотив обломки. Второй раз Карим пытаться уже не мог, уж слишком перед многими успел он похвастаться своим намерением. Не успел Йослер отмыться, как Карим смылся в леса.
Шрам до сих пор зудел, как и всегда, когда вспоминался Карим и его тяжелая рука. В себя он пришел только лишь через несколько дней. Когда хоть что-то начал соображать, то увидел сидящего возле раскладушки вооруженного солдата и часовых за приоткрытым полотнищем входа в палатку.
Все сходилось. Он не был пленником, а только лишь военным преступником.
Здоровье возвращалось быстро, уход был неплохим, только организм не желал соглашаться с неизбежным, понять, что его лечат только лишь затем, чтобы здоровый преступник мог получить свой последний укол. На расстрел он рассчитывать не мог, как сообщил прокурор с лицом бледного онаниста, опять же, во время допросов имелась у него неприятная и отвлекающая внимание привычка держать руки в карманах и играться собственными яйцами.
Вагнер даже не пытался защищаться, с самого начала все походило на фарс. Когда он прочитал материалы дела, а в них – признания главного свидетеля, он понял, что никаких шансов у него нет. Ведь отягощающие признания дал капитан Йослер, теперь уже майор, получивший повышение за подавление диверсий в тылах, в настоящее же время он занимался координированием распределения гуманитарной помощи для голодающего населения. Не помог защитник, перепуганный лейтенантишка-латинос. Он был здесь самым нижним чином, его заставляли вытягиваться в струнку даже адъютанты прокурора, оба в чине капитана. Единственную надежду Вагнер мог полагать на немецкого майора, поначалу принимавшем участие в следствии. Немец читал материалы дела, недоверчиво крутя головой и повторяя свои любимые слова unmöglich (невозможно – нем.) и Quatsch (вздор, ерунда – нем), иногда прибавляя : Scheisse (дерьмо – нем.). Он часто требовал доступа к сети связи, что-то передавал своему начальству, заставляя американцев по-настоящему беситься. И что с того; за это время было подписано соглашение о сферах влияния, и майор покатился nach Pommern (в Померанию – нем.), чтобы внедрять закон и порядок в новом ланде. А вместе с ним исчезла и последняя надежда.
И так вот, усиленными темпами лечимый врачом, иногда бросавшим невыразительные ругательства на фарси в адрес начальства и Дядюшки Сэма, Вагнер дождался момента выезда со скованными руками по направлению моста на Буге, в Воломин, где размещалась действующая американская тюрьма и военный суд, а так же – что самое главное – вершинное достижение западной гуманитарности: оснащение для осуществления смертельных уколов…
А может, и значительно ближе, в ближайший лес.
Загривок жандарма побледнел, ирландец внимательно осматривался. Водитель хаммера притормозил, солдат за пулеметом водил стволом по лесу. Все еще большая толкучка, мимо них проехало уже несколько УАЗов: русские как раз принимали зону за Бугом, который должен был стать пограничной рекой. Или, если кто желает, линией разграничения.