Понятно, что беженцев в количестве около двухсот человек разместили не в люксах, а в обычных двухместных номерах. И единственной доступной роскошью для них был парк, где можно было гулять сколько душе угодно, и ещё относительная близость столицы, куда при желании можно было выбраться, чтобы побродить по улицам и полюбоваться на витрины магазинов. Правда, мало кто выбирался. С ребёнком не особо выберешься. А старикам больше нужен покой, чем приключения на столичных улицах.
Приключений хватало и в самом пансионате. Инициатором приключений был обслуживающий персонал пансионата. Беженцы думали, что всех их, испытавших ужасы войны, обстрелы городов, посёлков и сёл Донбасса, сограждане родной страны встретят если не с распростёртыми объятиями, то по крайней мере с пониманием и сочувствием. Единичное понимание и сочувствие они встречали, не без этого. Однако сразу же все они столкнулись с холодным любопытством, недоверием и тайным (а иногда и явным) недоброжелательством, словно у всех них на лбу стояла незримая печать «Сделано в Донбассе», а раз сделано в Донбассе, значит, опасное, непредсказуемое и, может быть, даже заразное. Зараза называлась «сепаратизм».
Некоторые эти люди, ныне именуемые беженцами, про себя немножко гордились тем, что бежали не в Россию, как некоторые, а вглубь своей собственной, родной страны, Украины, с которой они чувствовали большую внутреннюю связь, чем с Россией, объявленной властями агрессором. Многие из беженцев были носителями украинского языка, который считали таким же родным, как и русский. Они полагали, что Украина поможет им. Они на это рассчитывали. Помощь они получили, но клеймо «Сделано в Донбассе» – значит, потенциальный сепар, никуда не делось. И первой это дала понять обслуга пансионата. Как только беженцы немножко обжились на новом месте, у них появились некоторые претензии и пожелания, чтобы повысить свой комфорт.
– Будьте рады тому, что у вас есть, – был ответ. – Вы, донецкие, больно уж требовательны.
И это «донецкие» вытравить из сознания как самих донецких, так и из сознания «настоящих украинцев» было невозможно.
«В сём христианнейшем из миров // Все поэты – жиды», – написала когда-то Марина Цветаева.
Такими «жидами» почувствовали себя донецкие беженцы на Украине. Точнее, их заставили это почувствовать. Слово «донецкий» вызывало у некоторых украинцев сочувствие, но чаще – лёгкое опасение, словно люди, стоящие перед ними, были не вполне украинцы, хотя паспорта у них были украинские. Донецких это обижало, но они не могли этого изменить.
Ольга Борисовна тоже почувствовала на себе это отношение. Как-то она нечаянно разбила дешёвую вазу, стоявшую на тумбочке в коридоре. Просто закружилась голова, Ольга Борисовна пошатнулась и задела эту злополучную вазу. На звон разбитого стекла пришла коридорная. Ольга Борисовна принялась извиняться, на что коридорная, вместо того чтобы утешить старушку и сказать, что ваза эта – сущие пустяки, злобно сказала: мол, всё-то у вас, у донецких, через ж**у, ходить нормально и то не умеете. Ольга Борисовна была до того расстроена и поражена высказываниями коридорной в её адрес и в адрес «тупорылых донецких террористов», что, придя в комнату, плакала, потому что за все свои 78 лет она никогда ничего подобного не слышала.
Итак, Ольга Борисовна сделала предположение, что их – беженцев – хотят переселить в пансионат скромнее этого, и, как мы увидим дальше, оказалась права, но слегка ошиблась.
Во вторник в 11.00 все беженцы собрались в конференц-зале. Все почему-то волновались, несмотря на оптимистичные предположения, и дети, как ни странно, вели себя спокойно, не бегали по залу и не кричали. Ольга Борисовна сидела в первом ряду. Она пришла загодя, чтобы занять хорошее место, откуда всё будет видно и слышно.
В 11.00 никто не появился, но обслуга пансионата уверяла, что скоро появится. И действительно, в 11.15 к пансионату подкатили чёрные роскошные джипы. В притихший конференц-зал первыми быстрым шагом вошли охранники в тёмных костюмах и встали в проходах, перед подиумом и позади людей. Их взгляды, как прожекторы, прощупывали зал во всех направлениях. Люди оторопели, испугались и вжались в кресла.
Наконец через зал не спеша прошествовали трое выхоленных мужчин в дорогих костюмах, в облаке дорогого парфюма, в сопровождении референтов с кожаными портфелями, взошли на подиум и вальяжно расселись в креслах перед кафедрой. Это были чиновники из столицы. Ольга Борисовна разглядывала их упитанные гладкие лица. Много на своём веку видела она чиновников – советских, российских, украинских, – и на всех этих чиновниках была печать, объединявшая их в один клан сильных мира сего. Сказывалось это не только в их дорогих костюмах, обуви, портфелях, часах и автомобилях, а в поведении, преувеличенно демократичном и одновременно высокомерном по отношению к тем, кого они считали «народом». «Я – и народ», читалось на их лбах, «я снисхожу до народа», «сам я не народ, я – избранный». И эта избранность, случайная и немотивированная, казалась им почти божественной и данной навсегда.